Сергей Алексеев - Возвращение Каина (Сердцевина)

Он сопротивлялся вначале для игры и даже поддавался множеству насевших на него тел, и ощущал кожей холодные, не будоражащие сознание обнаженные груди, знобящие, крепкие бедра — где-то среди всего этого волнующего кольца были ее груди, ее бедра… Он барахтался, отбивался руками; они же, не стыдясь и не опасаясь его блудливых рук, не отпускали, погрузив с головой свою жертву.

Через полминуты он понял, что не вырваться и что это игра, потерявшая свой смысл, еще миг, и он хлебнет воды! Глаза полезли из орбит, тело и руки потеряли всякую чувствительность, и ничто, кроме жажды жить, не трогало сознание. В мозгу же застряло единственное слово — «жалко» — невесть чего и почему…

А они визжали и смеялись над его головой. И топили…

Неожиданно это «жалко» вылетело из головы, и на его месте горячим шкворнем впилась в мозг единственная мысль — утоплю! утяну за собой! И обратившись в тяжелый камень, он сам пошел ко дну. Руки и ноги вмиг разжались, и Кирилл, освобожденный от пут, еще какое-то время шел вниз и ступил на дно! Резко оттолкнувшись, он вылетел из воды — девушки с визгом расплывались в разные стороны. Ни острить, ни шутить он не мог, и чтобы как-то взбодрить себя, он перевернулся на спину, сделал несколько глубоких вдохов и поднял руки к тусклым, городским звездам.

— Гори, гори, моя звезда, — фальшиво спел он. — Звезда любви… приветная!

— Ты у меня одна заветная! — отозвался узнаваемый Ее голос. — Другой не будет никогда!

Она подплыла к нему, а точнее, под него, взяла его под мышки, как изображают на плакатах по спасению утопающих, и потянула к берегу. Девушки оставались посередине реки и, похоже, начали играть в догонялки. Она же трелевала его к берегу, и Кириллу ничего не оставалось, как повиноваться ее рукам и петь. Он не мог сейчас признаться, что ему было плохо, что его и в самом деле чуть не утопили. Стыдно признаться! Пусть она думает, что у него просто лирическое настроение от тихо мерцающих звезд…

Возле помоста он развернулся, взял ее за талию и приплавил к лесенке. Они поднялись молча. Сейчас она не стеснялась Кирилла, стремительно и точно открыла сумку, выхватила оттуда махровую простынь и, прижавшись к нему, накинула ее на головы. И сразу стало тепло, и тело ее, влажно-холодное, мгновенно погорячело.

— Ты умница, — прошептала она. — Ты совсем не похож на военного… Но если ты меня завоюешь совсем, я буду счастлива.

Кирилл ничего не нашел ответить ей и после паузы тоже шепотом спросил:

— Твоя рыжая… подружка? Она не косоглазая?

— Разглядел! — усмехнулась она с легкой ревностью, но тут же спросила озабоченно, глядя на воду: — Почему ты спросил? Зачем?..

«Русалочки» купались в отражении церкви на воде, весело, со звоном разбивали его, и белые осколки, расплываясь, колебались на волнах.

— Мне показалось, что она — косоглазая…

— Она действительно… косоглазая. — Тело ее вдруг похолодело, и Кирилл ощутил, как по ее коже побежали мурашки. — Мне же говорили! Меня предупреждали!

Она сдернула простынь и торопливо начала одеваться.

— Уходим! Быстро! Пока они в воде!.. Боже мой, меня ведь предупреждали! Как же я?.. Ведь чувствовала!.. Как ты заметил?.. Полтора года не было, и именно в эту ночь нарисовалась! Мне же говорили!

Впервые в ее голосе Кирилл услышал отчаяние. И в этом же голосе звучало предупреждение — не сочувствуй мне! Не говори никаких слов! Я сама! Я все сама! А за подсказку, за твое зрение — спасибо! Ты меня выручил. Ты спас меня!

Они снова спешили по ночным деревянным кварталам без единого фонаря и без света в окнах. Из‑под ног неожиданно с визгом вылетали невидимые коты, и она всякий раз с испугом прижималась к Кириллу. И всякий раз повторяла непривычную для его слуха и ее языка фразу:

— Боже, помилуй! Боже, помилуй!

Он уже привыкал ничему не удивляться…

Кирилл рассчитывал, что они вернуться в общежитие, но скоро оказался перед кирпичной «хрущевкой», возле двери с кодовым замком.

— Я не запомнила шифр, — призналась она. — Не успела запомнить… Ты сможешь открыть?

— С помощью лома можно открыть даже танковый люк, — сказал Кирилл.

— А без лома?

Кирилл осмотрел кнопки замка, наугад набрал несколько чисел — гиблое дело, можно стоять до утра и перебирать варианты. И тут его осенило!

— Поедем ко мне! Я тебя познакомлю…

— Нет! — отрезала она. — К тебе я смогу поехать только утром. Открывай замок!

Еще один экзамен! «Если ты меня завоюешь совсем…» Открывать его нужно с блеском, элегантно, как профессиональному «медвежатнику». Только не стоять и пыхтеть, не тыкать пальцем в небо: с каждым промахом теряется шанс на победу…

Он осветил кнопочный блок зажигалкой — тупые, невзрачные бочонки с цифрами, тупая и потому неприступная конструкция. Кирилл погасил огонек и зажмурился. Запечатленный зрительной памятью, замок стоял перед глазами… И в нем что-то было не так! Матовый блеск пластины и строгие ряды кнопок имели неуловимый пока изъян в своем однообразии. Кирилл еще раз осветил замок, поднес зажигалку вплотную к пластине и понял, в чем дело: вокруг трех кнопок были едва заметные пятна грязи, видимые только в косом свете. Глаз — инструмент потрясающий!

— Запомни цифры: три, пять, восемь, — сказал он буднично. — И чтобы больше не забывала.

— Три, пять, восемь, — повторила она. — Теперь запомнила.

Он нажал кнопки — в замке послышался щелчок, дверь отворилась.

Она хоть и мимоходом, но оценила это — едва коснувшись губами его щеки, ступила за порог и стала отсчитывать каблучками ступени. Кирилл на всякий случай готовился к встрече с ее родителями либо с кем-то из домашних, да, к счастью, в маленькой двухкомнатной квартирке оказалось пусто. Она впустила его в небольшую комнату и с нескрываемой гордостью сказала:

— Это мой дом, частная собственность.

В стенах своего дома она опять изменилась — ее тянуло к бытовой откровенности и домашним хлопотам. Заметно было, что переехала она сюда недавно и не успела еще разгрести переселенческий хаос.

— Приданое, скажем, небогатое, — изображая рачительного жениха, сказал Кирилл. — Скажем даже, бедненькое. А если уж говорить правду, беру я в жены бесприданницу.

— Нахал! Я целый миллион заплатила! — почти серьезно заявила она. — Все, что можно, продала, в долги залезла… Мамины золотые часики так жалко! Теперь мне чудится, что они тикают где-то в этих стенах.

— Комната в общежитии у тебя была очень хорошая, — заметил он. — И мамины часики остались бы на ручке.

— Я совсем не могу жить в общежитии, — с какой-то застарелой, но уже излеченной болью сказала она. — Я даже этого слова боюсь.

— А соседи тебя не смущают? В одной квартире? Коммуналка еще хуже общаги, — со знанием дела сообщил Кирилл. — Она обманывает человека, она создает иллюзию дома. И потому в коммуналках можно ходить по общим местам в домашнем халате. Или вообще…