Сергей Алексеев - Возвращение Каина (Сердцевина)

— Опять все это твой эгоизм! — отрезал Алексей. — Ты очень легко рассуждаешь…

— Нет, Алеша! — Олег поймал его руки. — Пойми, пойми меня!.. Я очень люблю Кирилла как брата и желаю ему добра! Вот тебе крест!.. Но если они поженятся — будет трагедия для них обоих. И для нас! Не торопись, выслушай меня… Однажды Аннушка прозреет и увидит, что ошиблась. Но ничего не вернуть! А если Кирилл ее потеряет сейчас — не будет трагедии. Он ее скоро забудет, потому что не любит. Красивых женщин много… Одна надежда на тебя, Алеша! Если ты не поймешь — никто не поймет меня сейчас, даже Аннушка. Ее нужно спасти! Неужели вы не видите: она же святая! Ну, пожалуйста, вглядитесь, увидьте! Это же не так трудно. Неужели ты не чувствуешь, какая Божественная благодать исходит от нее?!

— Да, — протянул старший Ерашов. — Теперь и я вижу — ты любишь ее.

Олег помотал головой, сказал горько:

— Ты не понял, Алеша… Это больше, чем любовь к женщине. Ведь и она меня не понимает! Я люблю ее, как Святую Деву!.. Ну как тебе все объяснить? Вот когда люди увидели Христа, не все же сразу увидели в нем Сына Божьего, не все поверили. И теперь всякий раз, когда к нам приходит святой, мы не узнаем его, мы принимаем его как простого смертного… А я увидел ее! Она пришла в наш мир не случайно. Она явилась, чтобы исполнить свою миссию, — все говорит об этом. Но какую — мне страшно подумать! И сказать боюсь… Я и в своей любви вижу Промысел Божий. Встану на молитву, молюсь, чтобы Господь спас ее, а мне в ухо будто кто-то шепчет — сам спаси ее, спаси, спаси…

Алексей ощутил, как ознобило спину: в крике брата он слышал и безумие, и голос истины одновременно. Разум противился, но душа холодела от страха, будто он сейчас слышал то, что нельзя ему было ни слышать, ни знать…

— И я должен спасти ее, — продолжал Олег. — Уберечь от всех случайностей, пока она еще слепая. Признаюсь тебе: однажды я уже хотел увезти ее отсюда, когда на вас напали рэкетиры. В Архангельскую область, я там в лагере сидел… Места видел удивительные, первозданные, а люди все белые и чистые. Она не поехала, потому что еще не осознала, кто она… Видно, еще не пришел срок, и ей нужно пожить здесь зачем-то, а значит, и мне… Я знаю, ты мне сейчас не веришь, потому что в это сразу трудно поверить. Но ты смотри на Аннушку и все время думай, что я говорю.

— Хорошо, — вымолвил старший Ерашов, путаясь в своих мыслях и чувствах. — Мне в самом деле трудно все это осмыслить…

— И ты думаешь, что я — сумасшедший? Если откровенно?

— Да, думаю, — признался он.

— Иногда мне тоже кажется, я сошел с ума, — проговорил Олег. — В голове не укладывается, думаю, ересь ведь, грех… А душа все принимает и радуется… Она уже была здесь, и ее однажды не признали и не спасли. Ты видел надгробие Варвары Николаевны на кладбище?

— Видел…

— Теперь вспомни, на кого она похожа? Только ведь слепой не увидит…

— Значит, я слепой, — проронил Алексей. — Не помню…

— Будешь в городе — посмотри, — посоветовал Олег. — И сразу многое поймешь… Она пришла к нам, в этот дом, но ее не уберегли. Она ведь умерла от того, от чего простые смертные не умирают — от тоски. Неужели и в этот раз не убережем?

Он словно гвоздей набил этих вопросов, и старший Ерашов последние дни перед отъездом не мог избавиться от навязчивых размышлений. Он вглядывался в Аннушку, наблюдал за ней, следил за каждым движением, ловил каждое слово и тонул в противоречивых чувствах. То казалось, она обыкновенная, ничем особенно не примечательная, разве что все время печальная — и это объяснимо! — да, внешне красивая, изящная в движениях от природы. Но вдруг чудилось, что за всем этим существует нечто ускользающее от разума: он поймал себя на мысли, что утром, пока не увидит Аннушку, ему почему-то беспокойно, что его раздражают громкие голоса сыновей, бег по коридору, все громкие звуки и даже дождь за окном, ставший уже привычным во второй половине сентября. А как только она появится в столовой, и в ушах, и в душе наступает благостная тишина, и все, что нужно сделать за день, кажется, сделается само собой. Он заметил, что в ее присутствии отчего-то все веселеют, начинают улыбаться; Олег же и вовсе становится просветленный и счастливый.

И все-таки он твердил себе, что это мистика, самовнушение и Аннушка просто чистый человек, от которых он попросту отвык за последнее время, и теперь это нормальное качество воспринимается как святость.

И Олег, насидевшись по лагерям, не просто отвык, а вообще забыл, что такое обыкновенный, духовно целомудренный человек.

Он убеждал так себя, пока в день отъезда в Беларусь не заглянул на кладбище. Уезжал он вдвоем с телохранителем, нанятым накануне на свой страх и риск по рекомендации военкома. Бывший прапорщик из спецназа был высокий, накачанный, с простоватым добродушным лицом — все, как хотела Вера. Вид был внушительный, и потому Алексей даже не проверял его профессиональных качеств, взял кота в мешке, поскольку вез с собой большую сумму наличных денег. Военком заверил, что кандидат в телохранители — умный и честный парень, и приходилось верить ему на слово, поскольку эти качества вообще некогда было испытывать. Они подходили к вокзалу, когда Володя, так звали телохранителя, вдруг спросил, на какой электричке обычно уезжает в Москву Ерашов. И узнав, что на первой, решительно заявил, что сегодня следует сменить расписание и лучше всего пару часов поболтаться по городу, к тому же по местам, где он редко бывает. Старший Ерашов мгновенно вспомнил о кладбище и о могиле Варвары Николаевны.

Когда они пришли к ней и, протиснувшись сквозь сиреневые кусты, стали к литой оградке, Алексей замер, ошеломленный: из черного камня на него смотрел лик Аннушки…

Тот озноб, испытанный им от слов Олега, вдруг охватил его, заморозил мышцы и выдавил слезы из глаз.

«Господи, что же это? — непривычными для языка словами спросил он. — Что это, Господи?..»

А телохранитель Володя таращился на могильный камень и недоуменно крутил головой:

— Кто похоронен? Ничего не пойму… Старая могила… А девушку эту я у вас в доме видел…

Черное воронье уже тянулось из лесов в город, предчувствуя скорую зиму, сбивалось в стаи и с резким, пронзительным криком носилось над головами…

Воронье с незапамятных времен облюбовало Дендрарий и каждую осень с наступлением сумерек слеталось сюда отовсюду, и над старым дворянским парком поднимался невообразимый ор. И вместе с криком исторгало из себя ливень мерзкого, липкого помета, загаживая ветви, стволы деревьев и всю землю. Ходить в это время по Дендрарию становилось невозможно, и он быстро пустел при приближении первых стай и, по-осеннему яркий от золотых красок, вдруг становился угрюмым и зловещим. И если кого-то великая нужда прогоняла по аллеям, то люди норовили пройти там, где над головой было открытое небо, или на худой случай шли, укрывшись газетой, куском полиэтиленовой пленки, картонкой от коробки. С наступлением утра воронье разлеталось по всем свалкам и помойкам, чтобы, набив желудок падалью и отбросами, вновь собраться в самом благодатном месте города и гадить на головы людей…