Сергей Алексеев - Возвращение Каина (Сердцевина)

— Все забыл. Ничего не помню… Ничего не было. Я все забыл. Я не пошел. Я остался в поле. Ведь я же остался в поле, в соломе… Это они пошли, а я остался…

Он уже не слышал вороньего крика. Усилием воли он задавил в себе память и заставил себя думать о том, как хорошо было лежать в куче преющей соломы среди холмистого убранного поля…

Танковая колонна остановилась в трех километрах от Кольцевой дороги. Зарево от ночной Москвы разливалось вполнеба и, словно огромный костер, слепило танкистов; ночь казалась темнее, и все ближние предметы растворялись во мраке либо принимали причудливые очертания. Была команда машины не покидать, и потому, чтобы убить время, Кирилл включил прибор ночного видения. Тепловое и световое излучение от огромного города, зеленовато-мерцающее в приборе, резало глаза. Казалось, впереди пылает гигантский пожар, отблески которого лучами пронизывают небо до самого космоса. Эту феерическую картину завершал шевелящийся волнами зеленый нимб, раскинувшийся от горизонта до горизонта. Он то блистал, вскипая радужными пузырями, то прорезывался черными столбами, напоминавшими дым. Ослепнув от этого зрелища, Кирилл развернул прибор в темноту полей. Тут, как на негативной пленке, четко вырисовывались кучи соломы, деревья, кустарники, можно было различить даже следы от колес на взгорке и мелкую насечку стерни на земле Среди этой умиротворяющей, скрытой от простого человеческого глаза ночной природы он увидел какие-то округлые предметы, испускающие яркий свет Будто в темном поле, на маленьком пятачке горят сразу пять костров, пять странных огней, едва касаясь земли, раздуваются слегка вытянутыми вверх шарами и затем обращаются в один тонкий луч, вертикально уходящий в небо. Кирилл повел прибором по лучу — он заканчивался звездой, совершенно правильной геометрической формы. Восьмиконечная звезда неподвижно стояла над полем, и луч, и эти огненные шары — все было словно нарисовано на детском рисунке.

Кирилл откинул люк и, высунувшись по пояс над броней, стал смотреть в поле, туда, где ему привиделись огни Тьма казалась непроницаемой, в глазах плясали зеленые зайчики от прибора, и лишь привыкнув к темноте, он различил на фоне белесого сжатого поля те самые округлые предметы, стоящие неподалеку от дороги и очень напоминавшие пышные кроны молодых берез. Ни под деревьями, ни подле них ничего не было такого, что могло бы давать сильное тепловое излучение: ни костра, ни дыма, ни отраженного света… Он снова глянул в прибор — кроны берез сияли ослепительным светом и рвались в небо, как воздушные шары на нитках.

Кирилл отключил шлемофон и спрыгнул на землю. Несмотря на приказ, офицеры поодиночке давно уже маячили между машин, сидели на броне, мелькали в темноте огоньки сигарет. С обочины дороги березы виделись четче — черные, непроглядные, словно вырезанные из фанеры. Они не могли светиться сами. Обмануть можно было человеческий глаз, способный к впечатлению, но электронный прибор врать не мог. Где-то в кронах был сильнейший источник тепла или света. Влекомый этой загадкой, он сбежал с крутого дорожного откоса и прошел полем метров сто: если дадут приказ двигаться дальше — прежде запустят двигатели, и он успеет вернуться…

Но тут, оказавшись в полной темноте, Кирилл неожиданно понял, что это не березы — слишком правильные очертания шаров. Необъяснимое желание изведать, что же это может быть, заставило его забыть о расстоянии. Он побежал к шарам и вдруг остановился, изумленный.

Прямо среди поля, из земли вырастали церковные купола. Он уже видел их контуры, луковообразные завершения с крестами, казалось, протяни руку, и можно коснуться выпуклой, ребристой поверхности. Это было видение, не иначе, потому что одни купола не могли стоять среди поля, между стогов соломы! Зачарованный, он побежал к куполам и вдруг стал замечать, что они уходят под землю, погружаются в нее, словно тонут. Вот уже исчезли световые барабаны, вот уже различимы лишь одни завершения с крестами!

— Боже мой! — охваченный страхом, пробормотал он и замедлил шаг.

Все было реально вокруг — земля, стерня под ботинками, фишка шлемофона на проводе, темное звездное небо, но исчезающие на глазах купола опрокидывали этот осязаемый, видимый мир! Ничего подобного быть не могло, протестующий разум упрямился видению, однако самый «точный инструмент», человеческий глаз, зрел эти тонущие в земле купола и наполнял душу необъяснимым детским страхом.

— Боже мой…

Земля закачалась под ногами. Он ступал, как во сне, попадая то в яму, то на кочки. На поверхности оставались уже одни кресты, торчащие из земли, как на кладбище. И он бы не пошел дальше, окончательно устрашенный, если бы не заметил, что с каждым шагом начинается обратное движение. Основания крестов стали удлиняться, вот уже появились шишаки под ними — купола вновь вырастали! Кирилл засмеялся и побежал. И почему-то никак не мог добежать, хотя все казалось рядом: серебристые чешуйчатые бока, шары под крестами на острых пиках и сами кресты…

Завороженный зрелищем, он на полном бегу влетел в кучу соломы. Еще громче засмеялся, переполз ее на четвереньках и снова побежал. Купола уже восстали из земли и потянули за собой белесые столбы световых барабанов, и приходилось уже задирать голову, чтобы смотреть на кресты. Кирилл сорвал шлемофон и ощутил блаженную прохладу ветра, ниспадающего сверху. Предощущение того, что он сейчас увидит среди поля грандиозный белый храм, некий град Китеж, вдруг взметнувшийся перед ним, наполняло Кирилла детским бездумным восторгом. Дыхание клокотало в груди, сжимаемое радостным нетерпением. Он готов был, не останавливаясь, вбежать в этот храм, и никто бы на свете не мог его разубедить, что это призрак, что ни куполов, ни крестов не может быть среди осеннего сжатого поля со следами комбайновых колес…

Но храм неожиданно вырос в полную свою высоту и мгновенно отдалился. Кирилл очутился на вершине холма, церковь же оказалась в полукилометре, на другом холме, белая и не такая огромная, как чудилось.

Он на секунду остановился, чтобы перевести дух и пуститься вниз, с горы, да нечаянно обернулся назад…

А там, на шоссе, стояла танковая колонна, черная на фоне светлеющего предрассветного неба…

Он пожалел, что обернулся. Вмиг пропало ощущение чуда и реальный мир отяжелил ноги. Он стоял примерно на середине между белеющим храмом и чернеющей танковой колонной на дороге, а впереди пылала бесконечными огнями Москва. Он повернулся к ней спиной и сел в копну соломы. Холодный предутренний ветер остудил вспотевшую голову.

— Не пойду, — вслух сказал он. — Не хочу. Возьму и останусь здесь.

Он натянул шлемофон и лег, но солома оказалась мокрой и холодной. Озноб от нее проникал сквозь комбинезон, леденил спину. Кирилл разрыл кучу, однако, пролитая дождями, она до самой земли оставалась сырой и навозоподобной.