Валентин Пикуль - Избранные произведения. III том

— Я знать не желаю этого вора, — ответил царь.

— Вор, может быть. Но думает одинаково со мною.

— Штюрмер — германофил!

— А почему вы не скажете этого же про меня?

— Вы, Петр Николаич, истинно русский. Дурново даже засмеялся, довольный:

— Совершенно верно. Истинно русский дворянин, я вынужден стать отчаянным германофилом. Поверьте, что, страдая за сохранение вашего престола, я становлюсь еще при этом самым горячим поклонником Германии… А что мне еще остается делать?

Дурново нечаянно раскрыл секрет «германофильства» русских монархистов: не любовь к Германии двигала ими — страх перед грядущей революцией пролетариата, вот что заставляло их нежно взирать на Германию, грохочущую солдатскими сапогами.

— Не знаю, — сказал Дурново, поднимаясь, — убедил я вас или нет, но если имя графа Витте хоть что-нибудь для вас еще значит… он один из ярых противников войны с немцами.

Николай II неожиданно вспылил:

— Витте я никогда не позволял в своем присутствии выражать те мысли, которые я позволил выразить вам.

— Благодарю за доверие, государь. А жаль… Витте, правда, выступал против войны, но, в отличие от Дурново, граф был подлинным германофилом (уже без кавычек). Витте любил Россию, как столоначальник обожает свою канцелярию, где перед ним ходят на цыпочках, а он получает чины и наградные.

Германия нравилась Витте порядком, отсутствие которого в России графа всегда раздражало. Спору нет, немцы посыпают дорожки песочком, никто не справляет нужды в кустах, а германские ватеры вызывали у Витте чувство восхищения. Помимо сказочной виллы в Биаррице Витте — с помощью кайзера! — обрел в Германии большое имение, где и собирался провести остаток своих дней. Великий финансист не доверял своих денег даже Швейцарии — они лежали в банках Берлина, под надежной охраной кайзеровского «порядка». «Коли возникнет война, — говорили ему русские, — кайзер все ваши деньги секвеструет». «Быть того не может, — отвечал Витте, — чтобы кайзер и наш император решились воевать между собой. Это было бы актом самоубийства не только двух монархий, но и двух миров, без которых жизнь человечества вообще немыслима…» Он читал немецкие газеты, где говорилось о «резком оживлении расового инстинкта» у славян; пангерманцы указывали, что грядущая битва будет расовой битвой, настала «пора всех славян выкупать в грязной луже позора и бессилия…».

Витте гулял по дорожкам, посыпанным чистым песочком.

В кустах никто не сидел!

«Новое оружие — новая тактика», — плох тот генерал, который забыл об этом… И десяти лет не прошло со времени войны с Японией, а густые колонны пехоты уже рассыпались в цепи, батареи скатились с высот и укрылись в низинах, кавалерийская лава с полного аллюра распалась на эскадроны, а над ними (все замечая и всему угрожая) поплыли рыбины дирижаблей и закружились аэропланы. Вот-вот должен был родиться новый вид артиллерии — зенитной, а ко всем тревогам людской жизни XX век прибавлял еще и «воздушную тревогу». В океанах настойчиво стучали дизели подводных лодок, поглощая жидкое топливо, соляры и мазуты, турбинные агрегаты выводили корабли в долгие плавания…

Война стучалась в дверь, а Сухомлинову хотелось побыть в роли главнокомандующего, чтобы в Потсдаме поставить кайзера на колени. Дядю Николашу в угол он уже поставил — надо его теперь высечь! Еще в декабре 1910 года Сухомлинов затеял военную игру на тему «нападение Германии на Россию». Он запланировал ловушку для великого князя, чтобы тот при всех выявил свою бестолковость, но дядю Николашу предупредили о готовящейся каверзе, и царь тогда запретил играть.

Армия учится на маневрах. Генералы учатся побеждать во время военной игры

— игры, похожей на шахматную, но построенной на твердом основании учета боевых возможностей, своих и противника. В апреле 1914 года Сухомлинов снова решился на игру, дабы всем стала ясна его мудрость как военачальника.

Играли в Киеве, причем был созван весь цвет русского генералитета. Тема игры актуальная: война России с Германией и Австрией.

— Господа, начнем побеждать, — призвал министр.

Он выступал в роли русского главковерха, а против него играли за Австрию и Германию генштабисты Янушкевич и Алексеев, с «русской армией»

Сухомлинова бились опытные вояки — Брусилов, Жилинский, Иванов, Гутор и прочие. В самый разгар игры «наступление» Сухомлинова было остановлено арбитрами:

— У вас больше нету снарядов. Стойте!

— Мои арсеналы, вы знаете, полны.

— Вы их исчерпали до последнего снаряда.

— Но заводы мои работают.

— Они не справляются с заказами фронта…

«Русскую армию» начали загонять в тылы России.

— Что вы на меня жмете, господа?

— Но у нас, — отвечали генералы, двигая фишки дивизий «противника», — арсеналы еще не иссякли. Наши заводы работают…

— Я не могу так играть! — отказался Сухомлинов.

Он запретил проводить разбор игры, и генералы разъезжались по своим округам в поганейшем настроении: игра показала неготовность России к войне с немцами. Министр вернулся в столицу, где сделал все, чтобы печальные результаты киевской игры не дошли до широкой публики… Тут его навестил Побирушка.

— Как порядочный человек, я вижу цель жизни в том, чтобы открывать людям глаза на все несправедливости нашего мира…

— Превосходно! Благородно! Достойно подражания!

— И сейчас я хочу открыть глаза вам, — заявил Побирушка. — Я долго молчал, страдая, но больше молчать не стану. Знайте: ваша Екатерина Викторовна давно живет с Леоном Манташевым!

— Как живет?

— Плотски.

— Зачем?

— Не знаю.

— Не верю. Такой приятный человек, миллионер…

— Одно другому не мешает, — заверил его Побирушка. Сухомлинов, кажется, прозрел:

— Благодарю… То-то я не раз замечал: даю сто рублей — жена тратит тысячу, даю тысячу — тратит десять тысяч.

— Вот именно! — подхватил Побирушка, указательным пальцем изображая в воздухе черту, которая должна стать итоговой… Сухомлинов резко поднялся из кресла.

— Сейчас пойду и устрою ей страшный скандал!

Ушел. Из супружеских комнат слышались крики, женский плач, мольбы и клятвы (Побирушка наслаждался). Но туг появились оба — и к нему. Красный, как и его штаны, министр кричал:

— Как вам не стыдно порочить честную женщину? Катенька мне все сказала. Она и господин Манташев — добрые друзья… Вон!

— Вон! — повторила Екатерина Викторовна. — За все наше добро… ходил тут, ел, пил… Ноги чтоб вашей не было!

— Чтоб не было! — подхватил министр. — А еще князь… Потомок царей Кахетии… Непристойно! Возмутительно!..

Этого Побирушка никак не ожидал. Его выперли прочь из квартиры Сухомлинова, а точнее — от самого носа забрали жирную кормушку Военного министерства. «Вот после этого и открывай глаза людям!» Он вернулся домой едва не плача. Переживал страшно: