Кен Фоллетт - Избранные произведения. I том

— Разумеется, нет. Никто не получал никакого письма, и я не думаю, что таковое было отправлено.

— Возможно, посланец умер от чумы раньше, чем успел доставить его.

— И как звали этого исчезнувшего посланца?

— Я не знаю. Поручение давал Филемон.

— А того нет; как удобно. Ну ладно, можешь говорить что угодно, но епископ Анри обвиняет тебя в краже утвари и послал меня сюда потребовать ее назад. У меня есть письмо, повелевающее тебе немедленно передать мне все.

— Это не обязательно. Я сам верну.

— Приказ епископа означает нечто иное.

— Мне судить, что лучше.

— Твой отказ подтверждает кражу.

— Несомненно, я смогу убедить епископа Анри посмотреть на дело иначе.

Беда в том, что действительно сможет, с тревогой подумала Керис. Годвин умеет быть убедительным, а Мон, как и большинство епископов, стремится по возможности избегать конфликтов. У нее возникло такое чувство, что трофей ускользает из рук.

Годвин понял, что переломил ситуацию, и позволил себе слабо улыбнуться. Целительница пришла в ярость, но сказать ей больше было нечего. Она могла лишь вернуться домой и передать все епископу. Тот вряд ли поверит. Неужели беглец в самом деле вернется в Кингсбридж и останется аббатом? Как же он покажется в соборе после всех тех гадостей, что сделал аббатству, городу. Церкви? Даже если епископ примирится с ним, то уж город наверняка возмутится. Хотелось так думать, но в жизни происходят и более странные вещи. Неужели справедливости не существует?

Монахиня впилась в Годвина взглядом. Вероятно, торжество на его лице сравнимо с безнадежностью на ее собственном, подумала она и тут увидела нечто, в корне менявшее положение дел: на верхней губе церковника, под левой ноздрей, показалась тонкая струйка крови.

На следующее утро аббат не встал с постели. Керис надела льняную маску и стала за ним ухаживать. Протирала лицо больного розовой водой и давала разбавленное вино, когда он просил пить. Дотрагиваясь до него, всякий раз после этого мыла руки в уксусе. Кроме Годвина и Томаса, в обители осталось еще два кингсбриджских послушника. Они тоже умирали от чумы, поэтому врачевательница перевела их из дормитория в церковь и ходила за ними, как тень порхая по тускло освещенному нефу от одного к другому.

Она спросила Годвина, где утварь, но тот ничего не ответил. Мерфин и Томас обыскали обитель, первым делом посмотрев под алтарем, так как определили по неплотно утоптанной земле, что там совсем недавно копали. Даже выкопали яму — Лэнгли удивительно ловко управлялся одной рукой, — однако ничего не обнаружили. Если клад и находился там какое-то время, то его потом перепрятали. Осмотрели все помещения гулкого обезлюдевшего монастыря, даже холодную пекарню и пустые пивные бочки, но ни утвари, ни хартий не нашли.

На вторую ночь Томас, не говоря ни слова, даже не подмигнув, ушел из дормитория, о чем его никто не просил, оставив Мерфина и Керис вдвоем. Благодарные за его деликатное потворство, они прижались друг к другу под кучей одеял. Но аббатиса не могла уснуть. Откуда-то с крыши слышала уханье совы и писк маленьких зверьков, попавшихся ей в когти. Думала о беременности. Она не хотела отказываться от своего призвания, но не могла противиться искушению снова упасть в объятия Мерфина. Поэтому просто решила не думать о будущем. На третий день за обедом в трапезной Томас предложил:

— Когда Годвин попросит пить, не давай ему, пока не скажет, где спрятал утварь и хартии.

Монахиня подумала. Справедливо, только это настоящая пытка.

— Не могу. Я знаю, он это заслужил, но не могу. Если больной просит у меня воды, я должна дать. Это важнее, чем украшения с драгоценными камнями.

— Ты его жалеешь. Он тебя не пожалел ни разу.

— Я преобразовала церковь в госпиталь, а не в пыточную камеру.

Однорукий хотел возразить, но Мерфин молча кивнул ему.

— Подумай, Томас, когда ты в последний раз их видел?

— В ночь прибытия. Несколько лошадей везли кожаные баулы и ящики. Их разгрузили вместе с остальным скарбом и, по-моему, занесли в церковь.

— А потом?

— Больше я их не видел. Но после вечерни, когда все пошли на ужин, Годвин с Филемоном остались в церкви. С ними были еще два монаха, Жюль и Джон.

Настоятельница спросила:

— Погодите-ка. Жюль и Джон — это такие молодые и сильные?

— Да.

Мерфин предложил:

— Вероятно, закопали утварь под алтарем. Но когда ее выкопали?

— Это можно было сделать лишь тогда, когда церковь пустовала, а пустовала она только во время трапез.

— А они отсутствовали на какой-нибудь трапезе?

— И не на одной. Годвин и Филемон постоянно вели себя так, как будто правила не для них. Их часто не было на службах и трапезах, все случаи я не смогу вспомнить.

Монахиня задумалась:

— А ты не помнишь, Жюль и Джон когда-нибудь отсутствовали? Ведь их помощь могла понадобиться вторично.

— Не обязательно, — заметил Мерфин. — Намного проще поднимать недавно вскопанную землю. Годвину сорок три, а Филемону всего тридцать четыре. Они могли сделать это и сами, если очень нужно.

Ночью чумной стал бредить: то цитировал Библию, то проповедовал, то просил прощения. Керис немного его послушала, надеясь, что он чем-нибудь себя выдаст.

— Пал, пал Вавилон, город великий, потому что он яростным вином блуда своего напоил все народы… Престол Его — как пламя огня, колеса Его — пылающий огонь… И купцы земные восплачут и возрыдают… Покайтесь, о, покайтесь все, соблудившие с матерью блудниц! Все соделано во благо, все во славу Божью, ибо цель оправдывает средства. Дайте мне пить, ради любви Божьей.

Его апокалиптический бред, возможно, навеяла настенная фреска, изображавшая адские мучения. Целительница поднесла кружку к его губам.

— Годвин, где утварь?

— Я увидел семь золотых светильников… И облечена в порфиру и багряницу, украшена золотом, драгоценными камнями и жемчугом… В ковчеге из кедра и сандала и серебра… И я увидел жену, сидящую на звере багряном, преисполненном именами богохульными, с семью головами и десятью рогами.

Его слова отдавались эхом.

На следующий день умерли послушники. Вечером Томас и Мостник похоронили их на кладбище к северу от обители. Стоял холодный сырой день, но могильщики взмокли от усилий. Лэнгли провел поминальную службу. Керис с Мерфином стояли у могилы. Когда все рушилось, обряд помогал сохранить подобие нормальной жизни. Вокруг темнели свежие могилы остальных монахов. Только Савл удостоился чести, оказываемой лишь самым почтенным настоятелям, упокоиться под небольшой кафедрой в церкви.

Монахиня вернулась в церковь и стала смотреть на могилу Белой Головы. Часть пола была выложена каменными плитами. Очевидно, чтобы вырыть могилу, их поднимали. Перед тем как вернуть на место, одну из плит отшлифовали и выгравировали надпись. Бормотание Годвина о зверях с семью головами мешал ей сосредоточиться. Мастер заметил задумчивый взгляд Керис и, проследив за ним, сразу же понял, о чем она думает. С ужасом спросил: