Димитр Кирков - Проклятая земля

Так случилось, что он не встретил того богатыря. Но когда он с нежностью вспоминал о своей чистой молодости и о всесокрушающей любви, пришедшей к нему тогда и составлявшей частицу его веры, перед глазами всплывала гостиная Орхана-эфенди и образ возлюбленного брата. С годами этот образ становился все более расплывчатым, а имя юноши забылось, вытесненное из памяти именами тысяч других людей.

Вот кем оказался визирь города на холме, о котором Юсеф-паша был много наслышан и которого собирался устранить, но оказался неспособен устоять перед натиском нахлынувших на него воспоминаний. Теперь он не спускал глаз с его руки и в дрожащем свете горящих светильников, казалось, отчетливо видел поросшие густыми волосами сильные пальцы и даже поежился, представив, как эти пальцы мертвой хваткой впиваются в жертву ломая кости как скорлупу ореха.

Приговор был спрятан под полой его подбитого мехом джубе — надлежащим образом составленный и освященный справедливостью сильного. Первоначально Юсеф-паша и не помышлял зачитывать его визирю — так было разумнее и безопаснее. Но в память о том юноше-герое, во имя былой любви к нему Юсеф-паша решился отступиться от задуманного плана и спасти человека. И видел он в этом не слабость, а богоугодное дело, которое обоим им должно было зачесться на небесах. Юсеф-паша даст ему шанс понять свою ошибку, покаяться в свершенном грехе, и, когда страшные ангелы Мункар и Накир станут допрашивать визиря, это будет ответом, который поможет ему избежать мучений и быстрее оказаться в райских кущах.

— Я прибыл к тебе, визирь, как посланец правды и любви. Милосердие аллаха безгранично! — промолвил, наконец, Юсеф-паша. — Читай султанский берат!

Метнувшись молнией, Давуд-ага подхватил свиток, и из правой руки паши он перекочевал в левую руку визиря. Из-за спины у хозяина его взял Абди-эфенди и, развернув, коснулся губами печатей и глубоко поклонился. Не разгибаясь, он тихо зашептал прямо в ухо визирю слова султанского указа, тот ненадолго задумался, затем, не дослушав до конца, вырвал у него привезенный гостем документ. Одна печать, султанская, была ему хорошо знакома, сам великий визирь хранил ее на своей груди, но вторую ему доводилось видеть редко, бераты с такой печатью ему еще не приходили. Вторая печать на плотном пергаменте принадлежала шейху-уль-исламу, творцу ее законов и судье над всеми судьями империи, и визирь с каким-то тоскливым безразличием подумал, что гостю из столицы удалось дважды за этот вечер застать его врасплох. «Ты, названный мною, и все слуги и люди твои, — пробежал он глазами последние строки берата, — обязаны повиноваться приказам, которые передаст мой мубашир Юсеф-паша. Такова моя воля, подтверждаемая священным фирманом!»

— Одному тебе скажу, — продолжил Юсеф-паша, но замолчал и посмотрел вокруг.

«Одному мне, одному мне…» — повторил про себя визирь и вяло хлопнул в ладоши. Менявшие свечи слуги и еще двое-трое вошедших с подносами шмыгнули за дверь, поколебавшись, за ними вышли и арнауты и, наконец, последним поплелся к выходу Абди-эфенди. Неожиданно паша резким жестом остановил его, приказывая вернуться к хозяину.

— Напомню тебе то, — вновь заговорил гость, — что сказано в священной книге: защитой постигается подлинный смысл власти! Справедливость аллаха распростерта над всем сущим!

Он помедлил, давая возможность тому, кто внимал его словам, проникнуть в их смысл.

— От всевидящего ока повелителя нашего не укрылось, что святилища, воздвигнутые его дедами, рушатся и приходят в запустение, оставленные заботой тех, кто должен печься о них. Лишенные усердия садовника, чахнут посевы религии и веры нашей. Истинны ли слова мои?

«Дин и иман — религия и вера…» — мысленно повторил визирь, все еще не понимая, к чему клонит гость. Молчание затягивалось, и Абди-эфенди поспешил ему на помощь. Выслушав его, визирь расправил плечи, на бородатом лице появилась прежняя радушная улыбка.

— Мы, мубашир, как верные слуги повелителя нашего, надежно удерживали в руках своих ковер воли его, распростертый над холмом. Слова твои справедливы. Смиренные садовники, мы вырываем сорные растения, дабы дать простор полезным. Как я понимаю, тебя беспокоит то, что случилось с мечетью Шарахдар. Смертный грех, рассказать о котором у меня не поворачивается язык, привел к тому, что над мечетью этой повисло проклятие, правоверные, повинуясь предписаниям шариата, бегут от нее как от чумы. Дары от верующих, а их становится все больше и больше, пойдут на постройку новой мечети, да не оставит нас всевышний своей милостью!

На самом деле доходы от принадлежащей мусульманской общине собственности поступали в казну правителя области, но визирь знал, что никто не сможет доказать происхождения каждой монеты, туда попавшей. Ему ничего не сто́ит открыть сундуки и взять столько золота, сколько потребуется. «И даже гораздо больше! Порог мечети прикажу позолотить!» — отчаянно и страстно поклялся про себя визирь.

— Сердце кизлара-аги обливается кровью, — заговорил Юсеф-паша. — И еще скажу тебе…

Телесная сила визиря стала возвращаться к телу, побеждая уныние и сонливость, еще недавно сковывающие волю. Ему начинало казаться, что мубашир прибыл к нему с каким-то мелким поручением, возможно, чтобы восстановить заброшенную мечеть или же отобрать деньги, поступавшие от мусульманской общины. Сама его телесная сила боролась за жизнь, ослепляя и оглушая его, точно визирь забыл, каким образом паша появился в конаке, и потому он пропустил мимо ушей упоминание о кизлар-аге, начальнике черных дворцовых евнухов и главном смотрителе всех мечетей империи.

— И еще скажу тебе, что истинный смысл власти — в ее постоянном приумножении. Так из небольшой группы избранных последователей пророка выросла мусульманская общность, которой принадлежит полмира. Ибо сказано — люди непостоянны, нерешительны, слабы, безрассудны, а главное — неблагодарны. Эх, визирь, святая вера наша оказалась здесь загнанной под крышу твоего конака, — Юсеф-паша топнул ногой, — красная краска потрескалась на заброшенных домах правоверных. Истину ли я говорю?

— Истину, паша, истину… Болезнь подкосила нас… Чума… Никто не в силах избежать предначертанного ему, — попытался защититься визирь, но Юсеф-паша уже не слушал его, ибо визирь признался и тем самым спас свою душу, приговор лежал под, отворотом полушубка, пора было произнести последние слова и дать последний знак.

— Пророк, да сияет над гробом его негасимый свет, — начал он, возвышая благостный голос, — завещал нам: кто видит зло — да победит его десницей, если не сможет — языком, а если и это не поможет, то словом.

Из-за дверей донесся звук грузно упавшего тела, испуганно взвизгнула женщина, визирь, съежившись, беспокойно вытер руки об колени и поднял правую ладонь вверх, словно собирался просить милостыню.