Валентин Иванов - Русь изначальная. Том 2

Индульфу показалось, что и многое другое могло здесь быть так же просто, как созвучно имя Ильменя словам эллинской речи.

Игра слов, игра голоса. Смелость знатной женщины была для Индульфа красивой, вольной. Что ему, что она жена полководца? Он видел белые зубы, лоб гладкий, как у ребенка, тень темных ресниц, руки, как у мраморных статуй. Как много будто бы общего со злобной базилиссой. Но совсем, совсем другое.

Антонина рассказывала:

– Мы называем предание зеркалом истины. Ах, кто знает, где сказка, где правда! Когда-то, много десятков поколений сменилось с тех пор, и в Ахайе, и в Италии, и в Вифинии жили люди твоего племени, морские люди поющих морей. От них осталось имя – пелаги, или пеласги. Произносят по-разному. И море ведь зовется пелагос. Потом пришли с востока эллинь по дороге, указанной Фебом – Солнцем. Может быть, мы родственники, Индульф? И что было первым – ил элладийских рек или Ильмень? Знаешь ли ты, где я все это слышала? У Божественной! Она мудра, она знает науки. Напрасно ты обидел ее, красивый воин. Ты умен. Ты недавно покинул север, гиперборейские леса, и уже понимаешь эллинскую речь. Ах, я укрощала гнев Божественной. Нет, я дерзка. Я смиренно смягчала Августейшую. Не просила ли я за родственника, родившегося от любви белокожей женщины с косами, сплетенными, как иллас, где-то за илистым Ильменем?.. Илл, илл… – Антонина длила звучание. Было в этом и в глазах женщины нечто от тайного условия – обещание, призыв. – Ах, все люди, Индульф, братья и сестры. Нет ничего невозможного сильному, смелому, вольному. Невозможное выдумали рабы и трусы, у которых бог отнял половину души… Индульф… Я видела тебя в Палатии…

Кажется, она сказала – «мой Индульф»?..

Лампады, наполненные горючей нафтой, удалось повесить на кинжалах, воткнутых в швы каменной кладки акведука.

Древние строители старались возводить навечно свои акведуки. Ни италийцы, ни другие не привыкли чинить сооружения, полученные по наследству. Впрочем, вода заполняла трубу не более чем на треть ее высоты. Днище же было прочно заделано мелкими частицами песка, слепленными илом.

Найдись на башне Неаполя внимательный защитник, он мог бы заметить клинок, высунувшийся на добрую ладонь из спины акведука. Но осажденные были столь же беспечны, как осаждающие. Над всеми Судьба простирала свои нежные, свои спасительные крылья, позволяя сладко спать до минуты, известной лишь Ей.

Троих славян – Индульфа, Голуба и Фара – и исавра Зенона, с помощью которых Велизарий надеялся овладеть Неаполем, снаряжал Константин Фракиец. Вопреки послушно будто бы принятому совету жены Велизарий смог положиться лишь на ее ненавистника. Другие еще менее, чем Фракиец, способны были и сохранить тайну, и найти орудия, пригодные для долбления камня. Очевидец, самый образованный человек в лагере и один из самых образованных людей в империи, Прокопий сумел записать лишь, что «…не секирами и топорами, чтобы шумом не дать знать врагу, а какими-то острыми железными орудиями они непрерывно скоблили скалу…»

Будто скалы вообще тешут топорами, как дерево. Ни начальники, ни солдаты, ни образованные люди в империи никогда не работали, они даже не видели, как это делают. Свободные люди не испытали оскорбления своего тела и разума физическим трудом.

Константин Фракиец, когда-то моряк, догадался собрать на кораблях несколько десятков долот и стамесок вместе с деревянными молотками, которыми пользуются судовые плотники.

Зенон первыми же ударами разбил левую руку и проклял скалу. Его дело сражаться, а не долбить, как дятел или купленный раб.

Исавру поручили следить за освещением, и он, ворча, обсасывал кровоточащие пальцы. Дело легло на плечи трех славян. Сначала славяне принялись окалывать верх скалы на всю ширину. Мягкий стук деревянных болванок не вызывал отзвука в каменной трубе, зато острия железа быстро гасились о жесткий камень. Стамески тупились от нескольких ударов, острия долот выкрашивались. Пришлось ограничиться проходом шириной с человека в панцире, со щитом, с оружием. Тоже большая работа. Скалу следовало пробить до наступления ночи, иначе свет лампад сделается виден через щели.

Когда солнце начало склоняться к закату, осталось немного работы. Слой камня будто сделался мягче, легче крошился. Несколько ударов, и Голуб подхватил руками большой камень, отрезанный сверху. Индульф, чуть согнув голову, переступил через порог.

– Все сделано, – сказал он. – Здесь придется встать кому-либо из начальствующих, чтобы предупреждать о пороге.

– И чтобы ромеи не побежали назад, – усмехнулся Голуб. – Ты отдохнул, – обратился он к Зенону. – Теперь пойди туда. Погляди-ка. Вдруг там яма, пропасть? Понимаешь? Тогда мы напрасно старались. Все упадут в дыру, и Велизарий отнимет у тебя браслеты.

Индульф, посмеиваясь, переводил слова друга.

– Он не приказывал ходить туда, – быстро ответил Зенон. – Мы подарили ему проход, за это он дал нам золото.

Зенон не заметил, что, как только сделалось возможным пролезть в щель, Фар успел этим воспользоваться. Он разведал трубу на пятьсот шагов.

– Вот-вот, правильно ты судишь, умный человек, – издевательски соглашался с Зеноном Голуб.

Он насмехался над всеми ромеями сразу, особенно же над Велизарием. Полководец не догадался сказать, чтобы проверили, что делается дальше в этой крысиной норе. Ведь могло быть там и второе препятствие, вторая скала.

– А все же пойди, – подталкивал Голуб исавра. – Ты же догадался первым, первым и ступай. Тебе дадут еще два браслета.

– Нет, – решительно отрекся Зенон от нового подвига. Мысль об акведуке пришла ему случайно, он подогрел себя мечтой о хорошей награде. Но теперь, после хождений, после стука! Зенон не собирался глотать в темноте железо готских сарисс. Он начал злиться. Из ложного положения исавра выручил приход Константина и Павкариса.

Всех начальствующих, кроме Константина, Велизарий отпустил с приказом:

– Изготовить как можно больше лестниц. Я решаюсь на некое особенное предприятие этой же ночью и не хочу, чтобы Неаполь насторожился. Пусть работают над лестницами незаметно и закончат ко второй четверти ночи.

Видя, как омрачились лица, Велизарий обещал:

– Не сомневайтесь. Я придумал новое. Хотя это отнюдь не штурм, но для успеха нужно иметь много лестниц. И – тайна, тайна, тайна! Я боюсь даже этих стен, – он указал на сукно собственного шатра.

Хотя Велизарий был облечен званием и всеми правами главнокомандования, начальники, обязанные ему повиноваться, назначались базилевсом, без воли которого от них было трудно избавиться.

Базилевс Юстиниан сделал много великих открытий, и все в одной области: как держаться за Власть и как ее укреплять. Кончилась увлекательная игра, длившаяся в империи столетиями, игра, в которой для полководцев и армий шарами служили императорские головы. Поэтому Велизарий не столько приказывал, сколько убеждал и уговаривал собственных подчиненных. Опасное для Власти единство войска было разумно разрушено. Уже никого не удивлял полководец, обещавший солдатам перед боем малые потери и большую добычу. В трудные минуты шесты, увешанные драгоценностями, заменяли знамена. Солдаты, сближаясь с противником, озирались на блестящие выставки, которые полководец показывал, как игрок, от которого требуют выложить на стол объявленную ставку. Нисколько не задумываясь, так же естественно, как в другое время другой полководец приказал бы, Велизарий старался поставить своих подчиненных перед необходимостью действовать и начал с умолчания. Не открывая плана, он лишал себя сознательных помощников, но зато избавился от долгих споров и сомнений, которые могли сорвать дело.