Хелен Кляйн Росс - Опоздавшие

Затем появилась Сара и постелила носовые платки на скамью, заняв места для себя и Эдмунда. Бенно оседлал стул верхом и принял выжидательную позу, устроив подбородок на скрещенных руках. Последними прибыли Брайди и Нетти и, торопливо вытирая руки посудными полотенцами, уселись на свободные места.

Спустились синеватые сумерки.

Распахнулась входная дверь, в проеме возник Винсент, облаченный в тюрбан и плащ. В руке он держал деревянный ярд, изображавший посох.

– Я чародей Винсент! Сейчас вы увидите волшебное светопредставление! – Он поклонился и закрыл дверь.

Все ждали.

Темные окна первого этажа одно за другим озарились золотистым светом. Сначала окошки над парадной дверью. Затем окна в гостиной и нижней комнате башни. В столовой. В кухне. В малой столовой для завтраков.

Винсент появился в окне второго этажа и поднял раму:

– Дамы и господа, теперь смотрите выше!

Одно за другим осветились окна второго этажа. Комната мистера Холлингворта. Затем комната Сары и Эдмунда. Желтая комната и ее гардеробная в башне. Швейная мастерская.

Винсент поднял раму на третьем этаже и объявил о перемещении волшебства.

Вспыхнуло окно комнаты Ханны. Окно прихожей в башне. Красным, синим, зеленым, желтым загорелись, точно церковные окна вечером, арочные витражи на башенной лестнице.

– Похоже на огромный корабль в гавани, – сказал Оскар. Он сидел рядом с Брайди и попытался привлечь ее внимание.

– Да, – прошептала она, вспоминая пароход в порту Мерси. Они с Томом могли бы создать семью.

Винсент вновь появился на крыльце.

– Та-дам! – пропел он, размахивая своим посохом, и под аплодисменты публики стал наматывать круги по лужайке.

Зрелище впечатляло. Эдмунд насчитал тридцать пять освещенных окон. Увидев, как он поднялся с места, Винсент закричал, что это еще не конец представления.

– Да нет, пожалуй, хватит, мой маленький волшебник, – улыбнулся Эдмунд. – А то, боюсь, перегорят наши новые лампочки.

Брайди проводила взглядом Сару, которая поймала и повела Винсента в дом.

Следом потянулись и другие зрители.

Брайди не шелохнулась. Оскар тоже. В дружелюбном молчании оба смотрели, как одно за другим гаснут окна.

Потом Брайди встала.

– Не уходи, – попросил Оскар. Пошарив в траве, он сорвал и преподнес ей фиалку. Брайди порадовалась, что сгущавшаяся темнота скрыла ее заалевшие щеки, но вставила цветок в петлицу блузки и снова села.

Тьма стала почти непроглядной, а они всё разговаривали, делясь мечтами. Оскар хотел попасть на радио и копил деньги на курсы звукооператоров. Брайди мечтала о собственной лавочке, где торговала бы кружевными изделиями своего производства. Она рассказала о родных, по которым сильно скучала. Писала им, к сожалению, редко, но деньги высылала аккуратно, каждый месяц. О Томе умолчала, но подумала: интересно, Оскар тоже помалкивает о своей милой? Он говорил о немецком городке, откуда был родом. Брайди спросила, по какой домашней еде он больше всего скучает. По булочкам на пару, сказал Оскар. Попробую испечь, обещала Брайди. Оскар сохранил мамин рецепт. Родители его умерли. Сейчас плохо быть немцем, вздохнул он. Как бы американцы не ополчились против немецких иммигрантов. Из-за войны немцев все ненавидят. Говорят, в некоторых библиотеках даже убрали книги немецких писателей. Здесь до такого не дойдет, успокоила Брайди. Может, еще придется воевать, кто знает.

– Я слыхала, война закончится прежде, чем в нее ввяжется Америка, – сказала Брайди.

Оскар покачал головой:

– Немцы так просто не сдадутся.

Наконец они встали. От близости Оскара ее охватило теплом, и вдруг проскочила мысль: что, если они поженятся и родят ребенка? Но разве это возможно? Она себя знает: не сможет таиться от мужа. Всё расскажет, чем погубит и себя, и жизнь Винсента. И потом, она не хочет новой любви – не дай бог опять потерять любимого, ей этого не перенести.

Молча подошли к дому. На крыльце Оскар пожелал ей спокойной ночи и зашагал по гравийной дорожке; привалившись к косяку, она смотрела ему вслед, пока силуэт его не растаял в темноте.

Синематограф, Веллингтон, Коннектикут

1915

Читать он научился по книгам и титрам кинофильмов. Фильмы были разные, но все начинались одинаково: на экране возникали слова песни, а мелодию наигрывал тапер, в роли которого иногда выступала его учительница музыки.

Зрителей приглашали спеть хором.

Дедуля не любил хорового пения перед сеансом, а вот Брайди это нравилось. Она водила Винсента в кино, когда дед был занят. Обычно дедуля молча смотрел на слова, появлявшиеся на экране, Брайди же покачивалась в такт музыке и громко пела вместе со всеми.

Винсент придумал себе игру. Когда тень опоздавшего зрителя перекрывала титры песни и сопровождавшие их картинки, он старался по абрису угадать, кто сейчас вошел в зал. И почти всегда угадывал: близняшек было легко опознать по большим бантам, которые отбрасывали потешную тень, а фонтан из перьев на шляпе однозначно принадлежал миссис Кэнфилд.

Кино было этакой волшебной дырой: провалившись в нее, ты оказывался в потрясающих местах, которые иначе никогда не увидел бы, – в ковбойском лагере или обозе, в африканских джунглях или на луне. Черно-белое изображение в мельканье серых крапин переносило тебя в иные миры и как будто позволяло примерить на себя чужую жизнь.

Точно так же кино воздействовало и на других. Однажды Бидди повела его на «Иммигранта», где действие происходило на корабле. Ты смотрел на экран и чувствовал, что тебя самого качает. Когда Чарли Чаплин перегнулся через ограждение и его вырвало, Брайди сказала, что подождет Винсента на улице. После темного зала глаза не сразу обвыклись с солнечным светом, но потом он разглядел ее на скамье возле каменной поилки.

Родители не хотели, чтобы они с дедулей пошли на «Рождение нации». По отзывам, фильм совсем не детский, потом могут сниться страшные сны.

– Чепуха, – сказал дедуля. – Это наша история, которую парень должен знать.

Винсенту очень хотелось пойти на этот фильм. Он напомнил родителям, что смотрел «Франкенштейна» и никакие кошмары его не мучили. Как было бы здорово увидеть беспримерно долгий фильм, который идет целых три часа! И что немаловажно, премьерный показ его состоялся в Белом доме.

Двери кинотеатра были украшены красными, белыми и синими стягами. Окно кассы задрапировано американским флагом. К хоровому пению предлагались только патриотические песни вроде «Старого доброго флага» и «Поднять якоря!», слова которых Винсент уже знал. Нынче даже дед что-то тихонько мычал. Последним музыкальным номером стал национальный гимн, прежде никогда не исполнявшийся перед сеансом. Зрители встали с деревянных кресел. Одни повернулись лицом к знамени в углу зала, другие смотрели на флаг на экране, но все выпевали слова, которые Винсент выучил в школе. Пение сопровождалось жестом уважения к тем, кто отдал жизнь за этот флаг, – правая рука вытянута ладонью вверх, словно устремлена к звездам.