Хелен Кляйн Росс - Опоздавшие

Кроме того, она делала отличные подарки. Поразительно: стоило еще летом обмолвиться о том, что тебе хотелось бы иметь, и потом именно это найдешь под рождественской елкой. Рут навсегда запомнила свой восторг от фотоаппарата «Брауни» в целлофановой обертке, отражавшей цветные огоньки.

«Интересно, узнает ли кто-нибудь мою машину? – думала Рут. – Скорее всего, нет, ведь я обзавелась ею совсем недавно».

Старуха Филомена Спенсер, переходя через дорогу, нахально сунулась к пассажирскому окошку. Вот и хорошо, пусть народ знает, что Конни – цветная. На дворе 1970-й, пора уже выработать вкус к ассимиляции, которая идет повсюду, кроме городишек вроде Веллингтона. Мир меняется, в нем происходит нечто прежде немыслимое – национальные гвардейцы расстреливают студентов, из-за Йоко распадаются «Битлз», шествия и сидячие демонстрации перекрывают улицы, – а в здешнем болоте всё по-прежнему. Ничего, возрастной ценз для голосования снижен с двадцати одного года до восемнадцати лет, скоро Рут и ее единомышленники смогут выразить свою позицию.

Конни достала из сумочки и надела белые перчатки.

– Сейчас-то зачем? – сказала Рут. – Панихида только завтра.

– Ладно. – Конни сняла перчатки, поочередно сдернув их с каждого пальца.

Рут ей сочувствовала, понимая, что она волнуется. Наверное, для нее эта поездка – как путешествие в чужую страну. Рут тоже нервничала бы, если б ехала к ней в гости. Чтобы не ставить Конни в неловкое положение, она не расспрашивала о ее жизни в Чикаго, но догадывалась, в каких условиях обитала ее семья. Представлялись халупа со следами пожара, разбитые окна, стрельба на улице. Не дай бог, Конни пригласит ее в свое гетто.

Смерть бабушки казалась чем-то далеким, случившимся на другой планете. Не то что смерть мамы три года назад, ударившая в самое сердце.

Порой возникавшая мысль, что ее нет и никогда не будет, и сейчас подействовала как ожог. На прошлой неделе по телевизору показывали старый фильм, и Рут вышла из комнаты, когда Лана Тернер достала носовой платок. Полотняными платками уже сто лет никто не пользовался, а вот мама не желала расстаться с этим старомодным аксессуаром. Перед глазами возникла картинка, когда Рут последний раз видела маму: та прячет в рукав пижамы носовой платок с инициалами – подарок от дочек на Рождество. Теперь в маминой пижаме спит Абби.

– Я и не знала, что Троубридж от вас так близко. – Конни смотрела на другой берег озера, которое они огибали. Рут поняла, что спутница ее думает о Рое – парне, с которым недавно танцевала на дискотеке.

Троубридж был мужской школой, но даже если б в нее принимали девочек, Рут не стала бы там учиться. Прежде всего, это привязало бы ее к городу, из которого она отчаянно хотела сбежать, и, самое главное, школу эту окончил отец.

Винсент олицетворял собою всё, что она ненавидела: крахмальные воротнички, галстуки, лицемерную набожность того, кто зарабатывает на жизнь обманом людей. Он презирал современную музыку и моду, современный язык и еду. Терпеть не мог даже йогурт – полезное изобретение швейцарцев, доживающих до ста трех лет. Пытаясь хитростью приучить отца к новшеству, однажды за завтраком Рут полила йогуртом его клубнику – пусть думает, это взбитые сливки. «Еда пастухов, – сказал отец, оттолкнув тарелку. – Вот пусть они этим питаются, а я не обязан». Нашарив ногой кнопку под столом, он вызвал перепуганную звонком Би и приказал ей убрать клубнику.

Когда их семья перебралась в Веллингтон, Би переехала вместе с ними, что решило проблему хорошей служанки, какую, по словам бабушки, нынче не сыщешь. За последние годы Холлингвуд повидал череду местных девушек, которые либо уходили сами, либо их изгоняли. Дольше всех продержалась Лила, но и она с мужем, не желавшим жить на севере, уехала в Вирджинию.

Бабушке Би понравилась. Она умела следить за домом, готовила хорошую простую еду и, главное, не была ирландкой, кого бабушка в жизни не наняла бы.

– Напомни, как зовут твою сестру? – сказала Конни.

– Абигайль, но для тебя просто Абби.

На будущий год сестра, заканчивавшая восьмой класс, войдет в число пансионерок Порции Манн, если только не удастся прельстить ее иным учебным заведением. Рут считала пансион своей собственностью. Здесь она могла не таить скрытые черты своей натуры и быть собою. Но ей вовсе не хотелось, чтобы поиски своего «я» происходили на глазах у младшей сестры.

Иногда Рут мечтала, что они с сестрой подружатся. Но разве это возможно? Они похожи как гвоздь на панихиду. Рут интересуется всем, что происходит в мире, а вот Абби уткнет нос в тетрадку и ни с кем словом не перебросится.

Одну вещь Рут не продумала. Би и Конни – обе цветные. Надо ли об этом уведомить свою спутницу? Рут мысленно подыскивала слова, но все они как-то не годились. Уже въезжая в предусмотрительно открытые кованые ворота усадьбы, она решила, что не скажет ничего, проявив себя человеком широких взглядов, для которого цвет кожи не имеет ни малейшего значения.

Выронив кожаную сумку, Рут бросилась в объятья Би, которая после смерти Дороти стала ей второй матерью. Иногда Рут казалось, что она любит Би даже больше матери. Она всё понимала и могла подсказать, как себя вести с мальчиками, подругами, учителями и лагерными вожатыми. С ней было можно обсудить любую тему, даже такую, на которую и с матерью не поговоришь, и советы ее всегда оказывались дельными.

Как было хорошо вновь очутиться в ее ласковых объятьях, но Би вдруг первой отстранилась. Прежде такого не бывало. В чем дело? Она так сильно огорчена смертью бабушки? Ладили-то они не всегда, но, может, Би скрывала свою привязанность к покойной? Кто их разберет, этих взрослых.

Рут развернулась к Конни и представила ее:

– Это Конни, моя однокурсница. А это Би. – Обычно она добавляла «наша служанка», но сейчас что-то удержало ее от этих слов.

Конни протянула ей ладонь, однако Би повела себя странно: не ответив на рукопожатие, она пробормотала: «Входите, а то простудитесь» – и обеими руками закрыла резную дверь красного дерева, вовсе не требовавшую каких-то особых усилий.

Против обыкновения, она не помогла гостье раздеться, не повесила ее одежду на обитые фетром плечики. Это хотела сделать Рут, но Конни, помотав головой, осталась в своем клетчатом шерстяном пальто.

На стене прихожей задребезжала вычурная чугунная заслонка. Конни вздрогнула.

– Это обогреватель в подвале, – сказала Рут. – Тут отопление времен Гражданской войны.

Заслонка выпустила очередную порцию горячего воздуха, и Рут подошла к ней, но не слишком близко, чтоб не обжечься. Она была в короткой шубке, и ноги ее под ажурными чулками уже покрылись гусиной кожей.