Михаил Кожемякин - Игры Фортуны [СИ]

Между тем, к девице подскочил, точнее — подскакал, верхом на палке, один из шутов, немолодой уже, почти старик, но по виду — приятнее остальных.

— Здравствуй, княжна-красавица, — сказал шут. — Что пригорюнилась? Жалеешь, добрая душа? Не жалей! Наша дурацкая служба — не хуже остальных… Кто нынче не дурак при государыне-матушке? Все — дураки, один другого дурее!

Юная дама, названная княжной, ничего не ответила. Она попятилась к дверям, намереваясь, видимо, выскользнуть из залы, но тут разделся гневный окрик императрицы.

— Эй, квасник! — зычно крикнула Анна Иоанновна. — Иди сюда, поднеси мне квасу… Посмотрю, хорош ли?

— Что есть kvass, экселенц? — тихонько спросил барон у Антона-Ульриха. — И кто такой kvassnik?

— Kvass — это русский хлебный напиток, похожий на слабое пиво, — шепотом ответил принц, охотно удовлетворявший любознательность своих пажей, — Сей kvassnikk — несчастный аристократ, князь Михаил Голицын. Он — шут императрицы.

— Князь — шут? Как это может быть? — изумился Мюнхгаузен.

— Он прогневал императрицу, — быстро сказал Антон-Ульрих, — И за то был наказан и разжалован в шуты.

— Чем же он прогневал государыню? — продолжал любопытствовать барон.

— Он неудачно женился, мой друг. На красавице-итальянке, католичке. Говорят, и сам принял католичество. Тайно. Вернулся в Россию и прятался с женой в Немецкой слободе, в старой столице, Москве. Его обнаружили — и вот… Нынче он — шут, и никто более. Воля императрицы — и в одночасье «из князи в грязи» (эти слова были произнесены герцогом по-русски), как говорят русские, что можно перевести как катастрофическое быстрое падение.

— А что стало с его женой, экселенц?

— Говорят, ее выслали из России.

Один из шутов, безучастно сидевший прямо на полу, медленно поднялся, взял со столика в углу поднос с небольшим кувшином (Антон-Ульрих шепотом поведал Мюнхгаузену, что этот кувшин называется «jbann» («жбан») и тяжело, словно каждый шаг причинял ему невыносимую боль, подошел к императрице. Барону показалось, что этот человек не в себе от перенесенных унижений и смотрит как-то в сторону, не на людей, а как бы сквозь них. Он был немолод, отличался благообразными чертами и был одет как знатный вельможа, однако неряшливо, беспорядочно: грязная рубашка с отложным кружевным воротником, кафтан в пятнах от вина и жира, чулки в дырках. И в дополнение к прежней роскоши — сшитая из разноцветных лоскутов дурацкая шапка с бубенчиками на голове, поверх спутанного сизого парика.

— Эй, квасник! — снова прокричала императрица. — Заснул, что ли? Идешь, как во сне веревки вьешь… Пошевеливайся на службе своей государыне! Не то попомню, как ты яйца высиживать отказался — мол, честь княжеская не велит! Какая у тебя теперь честь, кроме яиц, ха-ха-ха!? Или снова на дыбу захотел, дурак?

«Какие цветистые у нее выражения, но что такое дыба?», — подумал Мюнхгаузен, однако вслух этого не спросил. У герцога Антона-Ульриха был слишком удрученный вид, чтобы и дальше задавать ему вопросы. Решительно — странная страна эта Россия! Знатных особ здесь делают шутами, а эти знатные особы вместо того, чтобы выхватить шпагу из ножен и вступиться за свою честь, сидят голым задом на насестах или подливают квас под всеобщие смешки и оскорбления! И отнюдь не противятся такому поношению, словно чего-то смертельно боятся, хотя трусами русских никак не назвать… Слава Богу, при просвещенных европейских дворах отказались от нелепой средневековой традиции делать людей шутами!

Между тем, князь-шут подошел к императрице и, низко поклонившись, протянул ей кувшин. Барон заметил, что несчастный избегает смотреть своей мучительнице в глаза. Круглолицая девица, которая привлекла внимание барона, закрылась опахалом, как будто не хотела видеть эту сцену чужого унижения и страдания.

— Кто это прелестное создание, мой герцог? — снова полюбопытствовал Мюнхгаузен, украдкой показывая на нее.

— Дочь несчастного Голицына от первого брака, княжна Елена, — прошептал Антон-Ульрих.

— Ее намеренно заставляют смотреть на унижение отца? — проявил неуместную догадливость юный барон.

Антон-Ульрих ничего не ответил. Ему было неловко и тяжело. Уже много раз герцог жалел о том, что приехал в эту несчастную страну, где так легко унижают и даже убивают людей без разбора их достоинств и сословия. Вот, к примеру, его учитель русского языка, поэт Тредиаковский! Чем он счастливее князя-шута, Голицына? Их обоих порой бьют за дерзкие слова или просто потому, что хотят выместить на ком-то безответном свою злость. Даже новый кабинет-министр Волынский, которого здесь почитают человеком передовых и вольных взглядов, недавно в сердцах так отходил несчастного «пииту» палкой, что тот едва унес ноги, весь в крови… Впрочем, князя-шута уже, кажется, сломали. Он все молчит, а вид у Голицына такой, словно его прибили до полусмерти!

Между тем императрица поднесла к губам жбан с квасом, сделала глоток — и неожиданно выплеснула содержимое кувшина прямо в лицо несчастному князю.

— Ты что, квасник, страх потерял? — то ли сурово, то ли с издевкой спросила она. — Квас-то перебродил! Что подаешь своей государыне, петух ты итальянский? Небось женку свою блудную все вспоминаешь, а за квасом доглядеть недосуг? Забудь! Брак ваш преступный я велела расторгнуть. Холост ты, князюшка! Скоро, стало быть, снова женю! Да вон хоть на Бужениновой! Она с другими шутами якшаться не хочет, кусается… А с тобой ей будет в самый раз. Все-таки князь, из Гедиминовичей… Эй, калмычка, поди сюда!

Из ряда шутих выскочила маленькая, коренастая женщина в экзотическом и неимоверно грязном наряде. Ее черные волосы были заплетены в мелкие косички, украшенные монетками. Непривычные для здешних краев черты лица — кирпичного цвета кожа, выступающие скулы, раскосые глаза выдавали восточное происхождение. Впрочем, она была еще молода и ее можно было бы даже назвать хорошенькой, если бы не ее совершенная неопрятность: казалось, она была с ног до головы облита каким-то вонючим жиром.

— Хочу замуж, государыня-матушка! — заголосила шутиха, исполняя перед царицей какой-то дикий танец и приударяя в бубен. — Хочу жениться, хочу любиться, хочу в котле свариться! Ой жени князя Михайла, матушка! Я ему верной женой буду!

Она вдруг бросилась на живот, змеей заскользила по полу, подползла к несчастному князю, схватила его руку и прижалась к ней губами — кажется, с неподдельной страстью.

Князь равнодушно отстранился и не проронил ни слова. Мюнхгаузену вдруг показалось, что не так уж он унижен и сломлен: над ним глумятся и поносят его честь, а он отвечает своим гонителям холодным равнодушным презрением. Сильный человек, восхитился барон. Как видно, в мире есть разные виды мужества. Свою честь не всегда отстоишь со шпагой в руке, но сохранить ее можно всегда!