Марина Степнова - Сад [litres]

В собственном.

Чёрта с два!

Туся сделала шаг и вдруг вскрикнула испуганно, схватилась за живот обеими руками, будто защищаясь. Радович кинулся – что? что? – может, доктора? Но Туся медленно отстранилась. Она наклонила голову, прислушиваясь к себе, точно пыталась понять, не проснувшись, идет ли дождь или заоконный ветер просто перебирает лапой тихие утренние листья.

Поняла.

Улыбнулась.

Снова приложила ладони к животу, но уже совсем по-другому – бережно, осторожно, словно накрывая невиданную хрупкую бабочку.

Мой бог, – сказал Радович. – Неужели наконец?

Туся кивнула.

Она была совершенно уверена, что – да.

Шаль Борятинской Танюшка унесла к себе и спрятала заботливо в одном из сундуков под стопами слипшейся от старости негодной дряни. Сама Танюшка исчезла наутро, будто никогда не жила ни в Анне, ни вообще на свете. Может, утопилась. Может, просто ушла.

Все, кто любил ее, умерли, все, кого любила она, не нуждались в ней более.

А сама Танюшка счастливо не помнила ни тех, ни других.

Всё барахло ее по приказу Туси сожгли на черном дворе, не разбирая. Вместе с шалью, которую, просмотрев завещание, Туся поискала недолго – да и перестала.

Некогда.

Оплакивать, волноваться, искать…

Туся была беременна – свои первым конным заводом, первым ребенком, первыми своими настоящими, взрослыми, сбывающимися мечтами – и сама верила, что это так.

Новый и старый сад вырубили полностью. Парк тоже. Туся оставила только одно-единственное дерево – возле усыпальницы Мейзеля. Старую грушу. Мать она похоронила на монастырском кладбище, подле прежних хозяев Анны, чтобы не беспокоить лишний раз Гриву. Пусть себе спит.

Усадебный дом стоял огромный, непривычно голый, впервые выставленный напоказ. Позади щетинились лесами – будто обглоданными ребрами – стремительно подрастающие постройки конного завода. Землю вокруг, сколько хватало глаз, распахивали под пастбища – черными, широкими, жирными, живыми полосами.

Туся была счастлива и свободна.

Наконец.

Как свободен всякий, не знающий, что готовит ему будущее.

Я люблю вас и потому не могу поступить иначе. Я люблю вас и потому не могу поступить иначе. Я люблю вас и потому не могу поступить иначе. Я люблю вас и потому не могу поступить иначе. Я люблю вас и потому не могу поступить иначе.

Вот что было написано в письме Саши Ульянова.

Я люблю вас и потому не могу поступить иначе.

Ровно, отчетливо, честно. Тысячу раз подряд.

Радович так и не узнал никогда.

Никто никогда не узнал.

2019

Дети, дети, нельзя так быстро! Это неприлично! (фр.) (Здесь и далее перевод с французского Bernard Kreise. )

У меня… (фр.)

Что?! (фр.)

Ты?! Но… это же невозможно. Совершенно невозможно! (фр.)

Мадемуазель, подайте духи. Да не эти, не эти же, нет! (фр.)

Принесите несессер! Я сама (фр.).

За что, за что я должна всё это терпеть?! (фр.)

Прекрати немедленно! ( фр .)

Здравствуйте, дети! Благодарю за приезд. Пройдемте. Ваша мать и я хотим поговорить с вами ( фр .).

Мы с отцом хотим сообщить вам об огромной радости. Мое положение таково, что в скором времени на свет появится ваш новый братец или сестрица (фр.).

Какой стыд (фр.).

Какая мерзость (фр.).

Душа моя! (фр.)

Я нахожу этого мальчика очаровательным! (фр.)

Боже, что с ней случилось? Я… (фр.)

Их сиятельство и младенец здоровы. Это результат… чрезмерного напряжения и долгих родов. Через несколько часов все будет благополучно (фр.).

Мейзеля, Мейзеля немедленно! (фр.)

Я вам запрещаю! (фр.)

Что, отец? Тебе больно? Может, хочешь воды? (Здесь и далее – кёльш, городской диалект Кёльна и его окрестностей.)

Я хочу снег. Мой снег. Там…

За окном лето, отец.

Это н-н-нес-с… н-н-нес-с-с…

Что ты сказал, отец? Я не понял.

Вот, возьми, несчастный малыш! (фр.)

Отец тебе кланяется, милая (фр.).

И велит целовать тысячу раз (фр.).

Ты куда, милая? Неприлично выходить из-за стола без разрешения (фр.).

Дорогая (нем.).

Мышка (нем.).

Туся, милая, иди, мама тебя тоже поцелует (фр.).

Ба́бка или путо – нижняя часть конечности лошади.

Простите, мадемуазель? (фр.)