Чингиз Гусейнов - Неизбежность. Повесть о Мирзе Фатали Ахундове

и — убив вознести! это ваша привычка: убить, а потом вознести! и Пушкин, и Лермонтов, и еще, и еще!..

А Колдун с обидой: «Всех вы с Соллогубом вспомнили — и шарлатана-алхимика, и купца-контрабандиста, и интриги ленкоранцев, и армянских крестьян, и немца Франца Фока с его бразильской обезьяной, и даже почти тезку его Фон-Фока! Но не упомянуть меня?! А Париж-то кто разрушил — забыл?»

— Как не вспомнили? Разве не слышал? Колдун — это хорошо! — сказал Соллогуб, добавив, правда, — но не скажу, что я в восторге от интриги, связанной с парижским бунтом!..

«Вот-вот! — И Колдун прячет в хурджин из ковровой ткани, а какие на ней узоры, какая вязь! домики-кубики «нотр-дам», «версаль», «тюильри», а на одном даже по-французски «de l`Horloge».

«А это что? — спрашивает Фатали Колдуна. — И когда ты успел французский изучить?»

«Это ж павильон де л`Орлож, а на нем часы!»

«А это? «Ка-ру-сель».

«Сочинил, а не знаешь?! Это ж карусельная площадка, куда въехал король на смирной лошади в надежде наэлектризовать войска!»

«И они кричали «Vive le roi»?

«Не виват, а долой! И король бежал в грязнейшем наемном экипаже!»

«В мизерном фиакре!.. В июльскую пыль прибыл, в февральскую грязь уехал!»

«Какова пыль, испанская, кажется, поговорка, такова и грязь!..»

«А чем кончилось?»

«Но ведь ликованье какое!.. А ты бы посмел о тех, кто разрушил Париж и выгнал короля!..»

Мундир Фатали на вешалке зашевелился.

«О дивах и шайтанах?»

«Да, о чертях и дьяволах!»

Мундир застыл, но оба видели, как оттопырились его плечи, а потом он снялся с вешалки, с одного плечика, с другого, и двинулся к Фатали, чтоб влезть ему на плечи.

«Наше прошлое удивительно, настоящее великолепно, что же касается будущего, то оно выше всего, что может нарисовать себе самое смелое воображение». Фатали выписал эту фразу, а рядом переводы ее на фарси, на азербайджанский. Бился и над переводом на арабский, но всех призвали к наместнику.

— Каков Паскевич, а?! — и тычет в только что полученную депешу. — Ай да Иван Федорович! Не зря, нет, не зря пожалованы ему государем титулы графа Эриванского и князя Варшавского. Задушил венгерскую гидру! Разом отсек ей голову и бросил под ноги его императорского величества… Что? Жестокость?! Это проявление энергии, а не жестокость! И не упрямство, чтоб всюду было, как у тебя дома, не прихоть, а выражение силы — наказать и подчинить!..

«И с такими мыслями, — голова Колдуна на миг, той щекой, где муха, — чтоб тебе еще ордена?!»

Фатали резко встал, скинув мундир, но он, чтобы сохранить чиновную честь и не пасть, вспорхнул рукавами, чуть ворса ковра коснулся и взлетел на вешалку.

Не с той ли поры и началось? Иногда видели лишь мундир: сослуживец, с ужасом, — только мундир!.. Выскочили:

— Ты что? Горячка у тебя? Пойди отоспись!..

— Ну что вы, братцы я в полном здравии!..

— Или плоды спиритизма?!

Какое там!..

Потом еще кто-то сказал, что видел лишь мундир, может, еще чей-то?! но ушло — завертелось, были-небыли, а волны от слухов ширятся и рвутся, зацепившись за лавки Шайтан-базара, и краснобородый от хны Мешади, мимо которого Фатали проезжает, видел Мундир на коне!

Фатали спал. Пара быков, натужась, аж жилы на шее вздулись, тащила на гору Давида телегу, груженную аккуратно сложенными ящиками, и солдаты подталкивали ее плечами, упираясь сапогами в каменистые уступы. Под присмотром стройных офицеров в высоких фуражках с красно-зелеными полосками на бортах солдаты разгружали телегу на плоскости, куда уже были втащены низкие изящные пушечки. Из ящиков стали вытаскивать длинные легкие снаряды, но Фатали — когда же успел? — уже был у подножья, миновал Армянскую площадь, оставил позади гостиницу «Азербайджан», баню «Фантазия» и шел по Шайтан-базару, как вдруг на горе Давида вспыхнуло во тьме зарево, и снаряд, Фатали отчетливо видел его ход, нечто огненно-светящееся, проплыл меж туч, освещая небо, и скрылся за Метехской крепостью, где в тот же миг взвилось к небу высокое пламя.

И еще один снаряд сигарой пронесся по небу, отражаясь в окнах домов, круто поднимавшихся над Курой. И, описав дугу, упал там же, за Метехом. Фатали торопится, идет по берегу Куры, скоро уже быть дому, но дорога тянется и тянется, а за спиной, чувствует затылком Фатали, низко летит, шипя в тучах, остроносый длинный снаряд, бесшумно взрываясь за крепостью.

— Ты слышала, Тубу?! — Но Тубу спала, обняв его подушку.

Такие же пушки, низкорослые и малые, у Шамиля: их отливали неподалеку от его дома русские и польские беглые солдаты.

А в Метехской тюрьме сидел Алибек, пойманный таки с помощью карабахского хана, которому нацепили на грудь медаль за поимку: восьмиугольник из позолоченного серебра.

Да, Фатали предупреждал! И о сыщиках, и о генеральском чине, и о ловушках. Через надежных людей и даже посылал своего конюха Ибрагима — ведь он из карабахских… И слуга Фатали Ахмед через родственников в Шуше дал знать Алибеку, что готовится крупная облава. И никак не удалось ему помочь…

Французы? Ну да — ведь Крымская война. Усилилась подозрительность. Ищут лазутчиков Шамиля и турецких эмиссаров, пробирающихся к нему с секретными письмами от султана. Пристально следят за бывшими ханами, и даже карабахским — ведь связан родственными узами с шахом: южные соседи присмирели, но тайно мечтают о реванше.

Однажды схватили и соседа Фатали, Фарман-Кулу, прилежного чиновника по налоговой части: работал в комиссии по разработке правил обложения жителей закавказских губерний новым окладом податей и поземельных доходов и к Фатали приходил то ли чтоб поближе познакомиться, то ли чтобы показать, как рьяно он служит царю. «Вот смотрите, я все высчитал! Сравнительные доходы по пяти губерниям: Шемахинской, я сам оттуда, Нухинской, это ваш край, Шушинской, родина, так сказать, Ханкызы, как она после развода? Ленкоранской и Бакинской. Вот здесь на таблице то, что было прежде: деньгами, с чал-тычных посевов, шелка и прочее, а в итоге чистой прибыли в казну почти сто тысяч рублей!..»

Это случилось перед началом утреннего служебного приема. Фатали вошел в приемный зал следом за Воронцовым и застыл. На коленях перед Воронцовым стоял Фарман-Кулу: «Князь, спасите! Я раб ваш, я вам предан! Это скажут все! Вот Фатали! Все скажут!..» Он трясся, губы посинели.

— Мм… мм… что такое, любезный? Да успокойтесь, встаньте!.. В чем дело? — Воронцов протянул к нему руки и поднял.

— Ваше сиятельство, — Фарман-Кулу задыхался. — Враги мои, недруги, за верную службу мою оклеветали! Какой я — затрясся, — шпион? Я ваш раб!..

А у Воронцова застывшая улыбка:

— Не надо, любезный, успокойтесь, я наведу справки, все будет хорошо.

Воронцов прошел в свой кабинет и тут же вызвал Фатали. Отдал папку адъютанту: «Передать по назначению», а потом к Фатали: перевести перехваченное послание Шамиля к французам. «Что вам еще?» — спросил у адъютанта, видя, что тот все еще стоит.