Чингиз Гусейнов - Неизбежность. Повесть о Мирзе Фатали Ахундове

А что с арестованными книгами?

Сожгли на императорском стеклянном заводе!

А может, при Басманном частном доме? или картонной фабрике. Крылова? посредством обращения в массу? или разорваны и разрезаны на мелкие части и направлены на бумажную фабрику в размол?

Кайтмазов удивлен, откуда Фатали знает такие подробности? Будто не он, а Фатали в Санкт-Петербург ездил.

А в голове эти тайные идеи, которые внушал ему Никитич: «Допустить сдержанную в границах дозволенного благоразумия оппозицию», был бы за границей наш «вольный» журнал, язык бы у колокола вырвали! Да-с, оппозицию, необходимую в двояком отношении: во-первых, само правительство нуждается в откровениях и с благоразумною целью сообщаемых указаниях, а во-вторых, и потому, что с виду беспристрастная оценка действий правительственных возвысит кредит журнала во мнении общественном и придаст вес его суждениям в тех случаях, когда ему, то есть нам, придется опровергать ложные мысли врагов нашего порядка.

Да, жаль, не осмелились!.. А, может, оно и лучше — спешит Кайтмазов вернуться на санкционированную свыше стезю, — тактика замалчивания.

Вроде никто не угрожает. А учебная наследника похожа на кордегардию. Прислали очередную партию кадетов к наследнику — играть в войну в залах Зимнего дворца: войну в черкесов и наших; ружья, сабли, биваки, и камер-лакей зажигает спиртовую лампу на полу, вроде бы костер в горах, — и рассказы, чтобы представить себе поле битвы, кровь по колено, стон раненых, «стоните, кадеты!», груды трупов и дикий крик победителей; кадеты хвалят начальников и содержание; говорят, что у них всегда чистое белье, но одна лишь печаль — о незабвенном отце отечества, величайшем монархе века, на которого Европа и Азия смотрят с благоговением. А что у Шамиля? Там свои игры: черкесы с русскими — с утеса в реку, коли и режь.

В семь рапорт, в восемь прием, в девять парад, в десять ученье со стрельбой. Будущий наследник, что прусский каптенармус, играет в деревянных солдатиков и вешает по военному суду крыс, сделанных из картонной бумаги.

А государь тем временем изволил прибыть в собор (не разобрать какой; бумага, идущая из туманного Лондона, отсырела то ли под Стамбулом, то ли под Туапсе. Лодка, что ли, дала течь?). Собор едва мог вместить собравшихся для вожделенного лицезрения благочестивейшего вшествия царя земного в дом царя небесного.

— Александр, полетим, а?

— Как полетим?

— Пройдем через мост, потом по сухой выжженной траве, которая колется, мимо серых камней и жестких диких кустов, выйдем к развалинам древней крепости Нарикала и далее — к горе Давида, а там — вот, смотри: встанешь на пригорок, оттолкнешься слегка ногами, сильно руками взмахнешь и — взлетишь. Где-то в глубинах души понимаешь, живет эта мысль в тебе, что уже не раз летал.

— Ты так рассказываешь, будто вчера еще был птицей!

— С чего же тогда это уменье? Эта легкость, с которой взлетаешь?.. Полетим, Александр! Кура не такая уж грозная… Снега-то как много!.. Давай чуть пониже, дышать трудно… Вот они, мятежные аулы. Мы можем нагрянуть сверху на крепость Шамиля, но как отыскать тот аул, где он?

— Значит, конец войне?

— Уже объявлен преемник — сын Шамиля, а сам он на три дня заперся в мечети, скрылся с глаз людских, не ест, не пьет, размышляет: как быть, как наказать предателей, предложивших сдаться?

— Что за толпа на площади? Хоронят кого?

— Не отвлекайся, нам еще лететь и лететь!

Часовой перед Зимним дворцом, увидев летящих людей, пал замертво — вот первая жертва, а ведь не хотели! Ударились о крышу, рухнули прямо в покои государя.

— Вставай, государь!

— А, Александр!.. А это кто с тобой?

— А это мой переводчик, переводить, что я скажу тебе.

— Что вы мне бумагу суете, не разберу ничего: буквы русские, а слова тарабарские какие-то.

— Фатали, переводи!

— «Отречение от престола?» Вы шутите!

— Фатали, а ну-ка всади ему клинок!

— Ладно — подпишу!.. Только дайте время подумать! Военный министр ломится в дверь — плохи крымские дела! Шеф жандармов ломится: у него сигналы!

— Иль убьем и погибнем сами, или вели им — вон! Ты объявишь всем: я перед отечеством и престолом виноват!

Погубил тысячи жизней, провалил крымскую кампанию, не сумел сговориться с Кавказом и поверг край в кровопролитную жестокую бойню. Лучших людей, говоривших правду, я сослал, выгнал из отчизны, объявил сумасшедшими… Страна погрязла в лихоимстве, казнокрадстве. Всюду разорение и голод! Я добровольно покидаю трон, распускаю продажных министров, марионеток Государственного совета, сената, синода, эти комитеты, которым нет числа, всю жандармерию и полицию! И Воронцова тоже гоню прочь со всем его семейством, всей этой свитой!

— Но наступит хаос! Страна рухнет!

— Ты будешь новым царем? — вдруг испугался Фатали.

— Нет, новый верховный глава не по моим силам. Мы пригласим другого Александра, лондонца! Я офицер, буду по делам военным, друг того Александра — по всем делам экономики, а ты, Фатали, — по делам Востока!

— И все так просто и быстро?! А как Шамиль?

— Мир с Шамилем. Мир в Крыму. Ни к кому никаких претензий.

И вот тут-то все и началось. Всполошились карабахский, ширванский, шекинский и прочие ханы. Неужто?! Ай да смельчаки!.. Мол, хотим, как Шамиль! И грузинский царский род — мы еще живы!

Объявился лжецарь. И два царя — очная ставка:

«Ты — это я и тебя нет!»

«Как же так — вот мой костлявый кадык, мои бицепсы на ногах, я тренируюсь, а вот мое некогда плотное тело, я подтянут, и оловянные мои глаза столь же холодны, как и страстны!..»

Толпа ворвалась в Зимний дворец:

«Хотим старого царя-батюшку!.. Триумвират?! К дьяволу эту фатальность! Со скуки помрешь в этом новом раю! Поди, под туземцами ходить будем, прут отовсюду, караул! Турка всякая расплодилась, а с запада француз, усы пушистые, как хвост куницы, за уши, чтоб держались, загибает, били и бить будем! пусть только сунутся!.. И воли никакой не надо — хотим царя-батюшку!»

«Видели? знамение небесное: два ангела над нами пролетели!»

«Нет, не видели!»

Шапки в снег упали, ветер в бороде застрял.

«А один-то ангел в нашей военной форме!..»

И вот покои пусты: ни Александра, ни Фатали. И торжественно въехал во дворец государь император.

А Шамиль тем временем уже вышел из мечети, где три t дня и три ночи размышлял: как наказать предателей. «Сдаться?! Мать имама подкупить вздумали?!» Вышел и созвал народ: «Поступок предателей заслуживает казни! Но поскольку они действовали через мою мать, я предлагаю те удары кнута, которых заслуживают предатели, перенести на меня!..»

И когда высоко-высоко летели над аулами, видели, как на площади-пятачке перед мечетью лежал на земле Шамиль и на его обнаженную спину сыпались удары: так приказал под угрозой смертной казни Шамиль, и его воин повиновался. Когда полилась кровь, народ с проклятиями отстранил воина, готовый его растерзать, но Шамиль осадил толпу и, еле волоча ноги, двинулся в мечеть.