Чингиз Гусейнов - Неизбежность. Повесть о Мирзе Фатали Ахундове

Так вот, сын Фатали-шаха Джелалэддин действительно мечтал бежать под предлогом паломничества в Мекку, чтобы там или, может, в Багдаде — знает о его планах Насреддин-шах! — написать четвертый том своей «Истории Ирана». Лазутчики перехватили его письмо. «Тай это же он! — воскликнул Насреддин-шах. — Ну да, именно грешнику Фатали писал принц Джелалэддин!»

А до этого принц просил иранского консула в Тифлисе Мирзу Юсиф-хана, и до него шах доберется, послать в Петербург и вручить в Тифлисе только что изданную свою «Историю Ирана» — «двум истинным мусульманским ученым России: Мирзе Фатали и Мирзе Казембеку», да, именно Фатали писал этот принц Джелалэддин, что, мол, «рта раскрыть не могу», всех зажал в кулаке Насреддин-шах, и, мол, он не знает, как ему удастся «всю правду» о нынешнем шахском правлении в заключительном томе истории написать: «Живу надеждой, что или произойдут у нас изменения, или судьба выкинет меня из затхлой моей страны за границу, где я смогу честно и правдиво написать о нынешнем правлении то, что я думаю…»

Как же, выпустит Джелалэддина-Мирзу Насреддии-шах! И Мирза Юсиф-хан поплатится за свое сочинение — конституцию «на основе корана»: шах бросит его в Каз-винский каземат и прикажет стражникам бить еретика его же собственным сочинением, одетым в металлический переплет, по дурной голове, покуда на глазах не выступит бельмо и не вытекут зрачки.

А почему турецкий султан о Кемалуддовле печется. Из-за какого-то Фатали голову себе морочит. Из-за того царского чиновника Фатали, который с какой-то дерзостной мыслью в их священный Стамбул приезжал, — вот бы и хватать тогда Фатали!

Пусть лучше султан позаботится о своей империи: восстал Крит, восстали Герцеговина, Босния и Болгария. А под боком зреет, тут же, в Стамбуле, заговор: сам премьер с министрами султанского правительства. Да еще шейхульислам сочиняет приговор, чтобы благословить переворот: «Если повелитель правоверных доказывает свое безумие, если он не имеет политических знаний, необходимых для управления государством, если он делает личные издержки, которых государство не может вынести, если его пребывание на троне грозит гибельными последствиями, то нужно ли его низложить или нет? Закон гласит: «Да!»

О заговоре знает даже русский посол граф Игнатьев! А Богословский и подавно!

И в одну из ночей вынудят племянника султана принять корону, а султан… Не знает, бедняга, что его умерщвлят, а народу объявят, что вскрыл себе ножницами вены и умер.

О боже, сколько убийств произойдет в течение нескольких дней в султанском дворце! Сойдет с ума новый султан, и его тоже сместят, затем фанатичный сторонник умерщвленного султана учинит месть заговорщикам… Вот какие бесовы духи скопились в Стамбуле, а султан, будто усыпили его, несчастного, и спорит, спорит с шахом!

«мы должны судить Фатали, чтобы это послужило уроком всему народу от Алтая до Средиземноморья, в Европе, Азии и Африке!» а Насреддин-шах недоумевает: неужто это тот славный малый, что приезжал еще во времена Николая с щедрыми дарами и кабинетным письмом, чтоб поздравить с восшествием, и шах вручил ему орден "Льва и Солнца"?

А как же: шахи царю не раз помогали. Дотронулись до золотого ключа врат Индии. Войсками Мухаммед-шаха при осаде Герата руководил царский посол Симонич. Пусть шах потерпел поражение, но зато царю стало чуть легче в Крымской войне. И походом на Багдад Насреддин-шах царю помог, отвлек султанские войска… Да и не шах ли молчаливым содействием способствовал захвату царем Туркестана, покорению неспокойных соседей в Средней Азии?

Ах, сколько войн! Не успеет завершиться одна, как затевается новая. Эта ненасытная имперская жажда войны… Чтоб отвлечь, собрать воедино расползающуюся империю, дать выход накопившемуся недовольству в низах, направив усилия в одну-единственную сторону.

и послы в Петербурге спорят, Ахмед-паша и Яхья-хан, до хрипоты, вот-вот голосов лишатся в холодном влажном граде Петра: именно они, турки! нет, мы — персы!

чуть до разрыва отношений не дошло: не воевать же им после стольких лет мира из-за какой-то книги, тем более что она издана не на языках восточных, да и на тех, гяурских, вряд ли хоть одна сохранится! правоверные еще не умерли ни в Париже, ни в Петербурге, а если кто и сохранил, дознаются.

сын иранского посла, тот, кто первым сжег перед магазином Исакова, припрятал один экземпляр, все же редкость, никогда ведь не выйдет больше такое!

но чтоб кто-то диктовал империи?! этого еще не было в истории самодержавного правления!

«успокойтесь, господа, мы сами обладаем достаточно проверенными и испытанными способами расправы с неугодными нам писаками, были у нас и дерзкие «путешествия», и возмутительные поэмы о троне преступников и палачей, и романы, предписывающие, что делать бунтовщикам, и «письма» были «философические» одного выжившего из ума, ведь рехнуться надо, чтоб на такое пойти, всякое было!»

туземцы пока помалкивали, и вот вам: и к ним пришла эта холерная эпидемия, а как же, одна ведь империя — неизбежно! и этот, полюбуйтесь на седого красавца, полковник, а туда же, к бунтовщикам! пишут о делах своих будто туземных, о Мухаммеде-Магомете, но с замахом на всю империю! под самый корень! эти подтексты!…казни, ссылки, падает один, другой, но появляется третий, и он идет! и снова пытки, ссылки — и до тех пор, пока не рухнет деспотическая власть! а может статься, — не увлечет в своем падении в пропасть всю Европу, всю Азию, весь мир! распространит образ деспотического правления — кусок за куском, часть за частью — на всю землю? но нет, быть этого не может: или — или; или неизбежность падения, или бешеный бег тройки-птицы, и все тянется в длинный хвост и падает в бездну, в пропасть!

неспокойно в Нухе; толком, правда, никто не знает, почему их гордость Фатали, которому и шах, и султан, и царь жаловали ордена, вся грудь сверкает, сидит теперь в Метехской тюрьме, допустил такое, что сразу разгневал трех властелинов, презирающих друг друга: царь — султана, султан — царя и шаха, ай да внучатый племянник почтенного Ахунд-Алескера, неизменного члена шариатского суда! какое тебе, мусульманину, дело до драки русской или французской? они и бунтуют, они и свергают, они и мирятся потом! какие у тебя могут быть счеты с имперским престолом?

наших там не было, и запомни, вбей в свою глупую башку! не терзай ни себя, ни родичей! вряд ли когда допустят, чтобы ты, тюрок-туземец, на первых и даже четвертых ролях был в имперском правлении! роли эти в царском дворе давно меж собой распределили: и трагики, и комики, и даже шут, чтобы иногда развеселить, ибо смех живителен для состарившихся тел.

может, когда-нибудь, не скоро, и посадят тебя близко к престолу, но лишь затем, чтоб скромно и благодарно помалкивал да частенько поддакивал, будто выражая волю туземных сограждан давиться, топтаться, иссушаться как родник в раскаленной пустыне, отдавая тягучие горячие соки, вгоняться по шею, по уши!