Даниил Мордовцев - Лжедимитрий

Обряд обручения кончился, и собрание двинулось в столовую залу к обеду. За московским послом сорок царских слуг-дворян несли чуть ли не сорок сороков подарков от царя невесте и её отцу. Что за подарки! Какое богатство золота и драгоценностей! — и всё это ради вон того милого, грустного личика девушки, которую видимо тяготила эта показная обрядность и которой сердце, как неосторожно тронутая стрелка компаса, трепетно билось между нордом и зюйдом, не зная, на чём остановиться... Но север, суровый, неприветливый, тянул могучее юга, мягкого, податливого... Паны и пани ахают над подарками, а она глянет на какую-нибудь редкость, чудовищную драгоценность, для неё предназначенную, глянет мельком, зарумянятся, потупит глаза и перенесёт их то на своего татка, то на Урсулу, то на Власьева, которого от этих добрых детских взглядов постоянно в жар бросало... «Уж и буркалы ж какие! Недаром завоевали Московское царство буркалы эти девичьи...»

Приём подарков кончился. Собрание — за обеденными столами. На первом месте — король, вправо от него — Марина, влево — панна королевна и королевич Владислав. Напротив — кардинал и папский нунций.

Власьев — рядом с Мариной. Но какого стоило труда посадить его рядом! Он шёл к своему почётному месту словно на виселицу. Он затирался как вол.

— Не пристало холопу сидеть рядом с царской невестой, — твердил он.

Но его усадили-таки. И зато какой трепет изображал он на своём плутоватом лице, показывая, что боится, как бы ненароком не прикоснуться своей холопской одеждой к одежде будущей царицы. В продолжение бесконечного обеда он не прикоснулся ни к одному блюду.

— Что значит, что господин посол ничего не кушает? — спросил король чрез пана Войну.

— Не годится холопу есть с государями, — отвечал лукавый старик.

И Марина во весь обед ничего не кушала. Великая миссия её уже начиналась: она уже страдала, не испробовав счастья. Она прощалась с детством своим. Она становилась в фокусе великого, народного, государственного дела, и не могла не видеть, что на неё уже обращены взоры половины вселенной... Ох, страшно у горна кузницы, в которой куётся счастье и несчастье миллионов человеческих жизней... «Мамо! Мамо!» — молится она своим детским сердцем к матери, но матери нет у неё — она давно в могиле.

А тут ещё приходится танцевать после обеда — с королём, с королевичем. Пир небывалый! Исторический поляк собрался исторического москаля «ошукаць...». И «ошукал» бы, если бы не...

Эх, Польша, старая Польша! Как хорошо жилось в тебе, как весело проходил её жизненный путь под звуки мазура, под звякание бокалов старого венгржина! Но прошло это время, как всё проходит на этом свете.

— Марина, — говорит старый воевода, взяв свою милую цуречку за руки. — Иди сюда, пади к ногам его величества короля, государя нашего милостивого, твоего благодетеля, и благодари его за великие благодеяния.

Гордый король встаёт при этих словах. Эта девчонка, стоящая перед ним со смущённой потупленной головкой, в несколько минут выросла — доросла до царского величия.

Но девчонка всё ещё чувствует себя девчонкой и падает на колени, словно бы это была классная комната, а король — пани Тарлова, её бабушка и учительница, а девчонка не приготовила урока.

Король, наклонившись, поднял с полу девочку и, сняв перед ней шапку, чего не делал даже перед царским послом, сказал торжественно:

— Поздравляю тебя, Марина. То, чего ты удостоилась, дано тебе Богом для того, чтобы ты своего супруга, чудесно тебе от Бога дарованного, приводила к соседской любви и постоянной дружбе с нами, для блага нашего королевства, ибо, если тамошние люди прежде сохраняли согласие и соседственное дружество с коронными землями, то тем более теперь должен укрепиться союз приязни и доброго соседства. Не забывай, что ты воспитана в королевстве польском, здесь получила ты от Бога своё настоящее достоинство, здесь твои милые родители, твои кровные и друзья, сохраняй же мир между обоими государствами и веди своего супруга к тому, чтоб он дружелюбием и взаимным доброжелательством вознаградил отечество твоего родителя за то расположение, какое испытал здесь. Слушайся приказаний и наставлений своих родителей, уважай их, помни о Боге, живи в страхе Божием, и будет Божие благословение над тобою и над твоим потомством, если Бог тебе дарует его, чего мы тебе желаем. Люби польские обычаи и старайся о сохранении дружелюбия и приязни с народом польским.

Король перекрестил трепещущую девочку, которая снова, точно ребёнок, упала к ногам Сигизмунда. Она рыдала, захлёбываясь слезами.

Даже суровый Власьев не выдержал — у него на глазах показались слёзы.

— Ишь, бедного ребёнка раскивилили... Статочное ли дело говорить экому младенцу про великие государские дела... Ещё занеможет бедное дите, а с меня взыщется, — бормотал он себе под нос.

Да, удивительная, непостижимая личность этот царь-бродяга, царь-проходимец, царь, «не помнящий родства!..» При всей своей кипучей деятельности, которой хватило бы на десять человек, при всём разнообразии развлечений и удовольствий, на которые также хватало и сил, и времени у этого изумительного человека, у этого «беса», каким он после показался москвичам, — удовольствия, которым он, как и работам государственным, отдавался со всем пылом молодости и со всею страстностью своей огненной, если можно так выразиться, — тропической, африканской натуры, хотя его рыжеватость отрицала, кажется, в его крови всякий намёк на африканизм происхождения, — при всём этом непостижимое существо, носившее имя Димитрия, сильно скучало по своей возлюбленной, по Маринушке Мнишковой. Это была первая любовь — первая любовь демона.

А между тем и после обручения Марина не ехала к своему коронованному жениху-проходимцу. Старый Мнишек отчасти потому медлил приездом в Москву, что выжидал, насколько крепко усядется на троне удивительный женишок его красавицы Марыни, а отчасти для того, чтобы побольше выдоить у него денег. А он доил его бессовестно! Он обирал и Власьева, который сыпал батюшке своей будущей царицы золото просто лопатами, словно просо, он обирал и московских купцов, заезжавших в Польшу, набирая у них всяких дорогих товаров на сотни тысяч, и в то же время жаловался будущему зятьку-царю, что он разорился на пиры для своей Марыни, для поддержания гонору тестя царя московского.

С другой стороны, хитрый воевода, желая ещё дольше подоить московскую коровёнку, послал Димитрию такую шпильку, которая попала в самое сердце тому, кому предназначалась. Мнишек сообщал Димитрию в одном письме, что до него дошли невероятные слухи о том, якобы дочь Бориса Годунова, красавица Ксения, «слишком близка к нему...» Старая лиса, специально поставлявшая своему королю любовниц, вроде Барбары Гижанки, ходок насчёт женского естества и профессор амурных дел, Мнишек хорошо знал с этой специальной стороны сердце человеческое, не зная его совершенно с другой, — и ударом по столу заставил ножницы отозваться...