Оливер Боуден - цикл Ассасин. Компиляция. кн. 1-7

Было что-то странное в его голосе, когда он сказал: «нам».

— Как я уже сказал, ее могут удерживать где-нибудь в Европе, поэтому искать мы будем именно там. А что касается «нам», я имел в виду нас с вами, Хэйтем.

— Сэр, — начал было я, не веря своим ушам.

— Да, да, — подтвердил он. — Вы должны отправиться со мной.

— Я нужен матери, сэр. Я не могу ее бросить.

Мистер Берч снова посмотрел на меня каким-то неопределенным взглядом.

— Хэйтем, — сказал он, — боюсь, что решать придется не вам.

— Это решит мама, — настаивал я.

— Ну, до известной степени.

— Что вы хотите сказать, сэр?

Он вздохнул.

— Я хочу сказать, довелось ли вам беседовать с матерью после той ночи?

— Ей было слишком плохо, чтобы вести с кем-то беседы, кроме мисс Дэви или Эмили. Она оставалась в своей комнате, и мисс Дэви сказала, что меня позовут, когда будет можно.

— Когда вы встретитесь с ней, вы найдете в ней перемены.

— Сэр?

— В ту ночь Тесса видела, как погиб ее муж, а ее маленький сын убил человека. Эти события произвели на нее сильное впечатление, Хэйтем; может статься, что она уже не тот человек, которого вы знаете.

— Тем более она нуждается во мне.

— Может быть, она нуждается лишь в том, чтобы выздороветь, Хэйтем — и по возможности, без каких-либо напоминаний о той страшной ночи.

— Понимаю, сэр, — сказал я.

— Сожалею, что это так неожиданно, Хэйтем.

Он нахмурился.

— Конечно, я мог бы ошибиться, но после смерти вашего отца мне пришлось приводить в порядок его дела и кое о чем договариваться с вашей матушкой, так что у меня была возможность лично с ней встретиться, и я не думаю, что я не прав. В данном случае нет.

Мать пожелала меня видеть незадолго до похорон.

Когда Бетти передала мне, краснея, что она зовет «своего маленького лгунишку», я сначала подумал, что она переменила свое решение о моей поездке в Европу с мистером Берчем, но я ошибся. Я помчался к ее комнате, постучал и едва расслышал, как она сказала: «Войдите», — таким слабым и тонким был теперь ее голос, вовсе не такой, как раньше — мягкий, но властный. Она сидела у окна, а мисс Дэви суетилась возле штор, и хотя дневной свет лишь чуть-чуть проникал снаружи, однако матушка махала перед собой рукой так, словно отгоняла злую птицу, а не тусклый луч зимнего солнца. Наконец, к маминому удовлетворению, мисс Дэви справилась, и мама с усталой улыбкой указала мне на кресло.

Мама очень медленно повернула голову ко мне и с усилием улыбнулась.

Нападение дорого ей обошлось. Она выглядела, как будто из нее ушли все соки, как будто она утратила свет, который шел от нее — неважно, улыбалась ли она, крестилась или, как говаривал отец, не скрывала своего сердца. Улыбка медленно сползла у нее с губ, которые

побледнели и неодобрительно сжались, точно она пыталась, но больше не могла притворяться.

— Знаешь, я не пойду на похороны, Хэйтем, — сказала она безучастно.

— Да, мама.

— Жаль, очень жаль, Хэйтем, мне действительно жаль, но у меня не хватит сил.

Она никогда не называла меня «Хэйтем». Она говорила: «милый».

— Хорошо, мама, — сказал я, убежденный, что она сильная — у нее есть силы.

«У вашей матери мужества больше, чем у иного мужчины, Хэйтем», — часто говорил отец.

Они познакомились сразу, как только он переехал в Лондон, и она преследовала его — «как львица преследует добычу, — пошутил как-то отец, — зрелище, от которого леденеет кровь, хотя и благоговейное». И схлопотал затрещину за эту шутку — потому что, вероятно, в ней была доля истины.

Она не любила рассказывать о своей семье. «Состоятельная», — это все, что я знал.

И еще Дженни однажды намекнула, что они отреклись от нее, когда она вышла замуж за отца. Почему, я так и не знаю. Если, по чистой случайности, я донимал мать расспросами об отцовском прошлом, она загадочно улыбалась. А сам он рассказывал редко, по настроению. Здесь, у мамы в комнате, я осознал, что по меньшей мере часть того горя, которое я испытывал, состояла в том, что я так никогда и не узнаю, о чем собирался рассказать мне отец в день рождения. Хотя я должен пояснить, что эта часть, конечно, ничтожна по сравнению с горем от потери отца и от того, что сталось теперь с мамой. Такое. расстройство. Как не хватает того мужества, о котором говорил отец.

Наверное, это доказывало, что источником ее силы был он. Наверное, она просто не смогла вынести вида этой страшной резни. Говорят, и с солдатами бывает то же самое. Они обретают «солдатскую душу» и становятся тенями своего прежнего «я». Должно быть, это и случилось с мамой. Так я думал.

— Мне очень жаль, Хэйтем, — повторила она.

— Не беспокойся, мама.

— Я имею в виду твою поездку в Европу с мистером Берчем.

— Но я должен быть здесь, с тобой. Должен заботиться о тебе.

Она рассмеялась неосязаемо:

— Маменькин солдатик, да? — и посмотрела на меня незнакомым, испытующим взглядом.

Я наверняка знал, о чем она подумала. О том, что произошло на лестнице. Как она увидела, что я втыкаю клинок в глаз замаскированного грабителя.

Взгляд ее, который она тут же отвела в сторону, заставил меня почти задохнуться от наплыва чувств.

— Со мной мисс Дэви и Эмили, они позаботятся обо мне, Хэйтем. Когда на площади Королевы Анны все восстановят, мы вернемся туда и я наберу новый штат. Это я должна бы заботиться о тебе, и я договорилась с мистером Берчем, чтобы для семьи он побыл управляющим, а для тебя опекуном. Отец, наверное, был бы не против.

Она вопросительно глянула на штору, словно силилась вспомнить, почему она задернута.

— Я знаю, что мистер Берч хотел поговорить с тобой и поторопить с отъездом.

— Он говорил, но.

— Ну, что ж.

Она снова вглядывалась в меня. И снова в ее взгляде сквозила какая-то странность, она больше не была прежней мамой, я понимал это.

— Это к лучшему, Хэйтем.

— Но, мама.

Она глянула на меня и тут же отдернула взгляд.

— Ты едешь, и довольно об этом, — сказала она твердо, и стала смотреть на штору.

Я обернулся к мисс Дэви, точно за помощью, но помощи не было; она лишь сочувственно улыбнулась мне, а поднятые брови говорили: «Сожалею, Хэйтем, но я ничего не могу поделать, раз она так решила».

В комнате стало тихо, не раздавалось никаких звуков, кроме цоканья копыт с улицы — из мира, которому дела не было до того, что мой мир рассыпался в прах.

— Я вас не держу, Хэйтем, — сказала мама и махнула рукой.

Прежде — до нападения — она бы никогда не «потребовала» меня. Никогда не сказала бы: «Я не держу вас». Прежде она ни за что не отпустила бы меня, не поцеловав хотя бы в щеку, и хотя бы раз в день не сказав, что любит меня.

Мне почему-то пришло в голову, что она ни разу не упомянула о том, что случилось в ту ночь, не поблагодарила за спасение.