Оливер Боуден - цикл Ассасин. Компиляция. кн. 1-7

— Не стреляй! — заорал я, когда он уже давил на спуск, и он взвыл от досады, потому что промазал.

— Какого черта ты выдумал, он ведь был в руках, — гаркнул он. — А теперь удрал.

Я вовремя рванул вокруг хижины, разметывая ногами ковер из опавших и высохших сосновых иголок, и как раз успел увидеть, как солдат исчезает в стене леса.

— Он нужен мне живым, — крикнул я, оборачиваясь на бегу к Реджинальду. — В хижине Дигвид. Присмотри за ним, пока меня нет.

Я вломился в заросли, по лицу стали хлестать листья и ветки, я продирался сквозь них, держа наготове мой короткий меч. Впереди, в пелене листвы, я различал темную фигуру, которая продиралась через заросли с такой же сомнительной грацией, что и я. Наверное, даже с еще более сомнительной, потому что я догонял его.

— Ты был там, — крикнул я ему. — Ты был там в ту ночь, когда убили моего отца!

— Не имел удовольствия, малыш, — бросил он через плечо. — А хотелось бы. Хотя я тоже внес лепту. Я был наводчиком.

Да, он говорил на западном диалекте. А у кого был западный диалект? У человека, который шантажировал Дигвида. У человека, который грозил Виолетте и пугал ее «чудовищным» ножом.

— Остановись и сразись со мной! — крикнул я. — Ты так жаждешь крови Кенуэев, так попробуй пролить мою!

Я был проворнее, чем он. Быстрее, а теперь и ближе. Я слышал в его голосе одышку, и конечно, я схвачу его, дело лишь во времени. Он это понимал, и чтобы не тратить понапрасну сил, он решил остановиться и дать бой, и поэтому перескочил еще через одну поваленную ветром корягу и выпрыгнул на небольшую опушку, по которой он стал кружить, взяв свой кривой ножик наизготовку. Кривой, зазубренный, «чудовищный» нож. Лицо его было землистым и ужасно рябым, как будто от перенесенных в детстве болезней. Он тяжело дышал и тыльной стороной ладони поминутно вытирал рот. Шляпу он потерял во время погони, волосы у него были коротко стриженные и чуть седые, а его плащ, темный, как и говорил лавочник, был разорван, а под плащом и в разрывах виднелся красный военный мундир.

— Ты ведь британский солдат, — сказал я.

— Я ношу эту форму, — усмехнулся он, — но интересы у меня другие.

— Вот как? И кому же ты присягал? — спросил я. — Ты ассасин?

Он покачал головой.

— Я сам по себе, малыш. То, о чем ты можешь только мечтать.

— Давненько меня не называли малышом, — сказал я.

— Ты думаешь, что сделал себе имя, Хэйтем Кенуэй. Убийца. Тамплиерский палач.

Потому что убил парочку толстых торговцев? Но для меня ты малыш. Ты малыш, потому что мужчина смотрит своим целям в лицо, а не подкрадывается к ним глухой ночью со спины, как змея. — Он помолчал. — Как ассасин.

Он принялся перекидывать нож из одной руки в другую. Это почти гипнотизировало, во всяком случае, я заставил его в это поверить.

— Думаешь, я не умею драться? — спросил я.

— Это еще надо доказать.

— Лучше всего здесь.

Он сплюнул и одной рукой поманил меня к себе, а в другой у него вертелся нож.

— Давай, ассасин, — подначивал он. — Посмотрим, каков ты в первой схватке.

Увидишь, как все это на деле. Давай, малыш. Будь мужчиной.

Он думал разозлить меня, но я, наоборот, лишь стал внимательнее. Он нужен мне живым. Я должен поговорить с ним.

Я впрыгнул через корягу на опушку и чуть неловко размахнулся, чтобы оттеснить его и принять стойку, прежде чем он ответит. Несколько мгновений мы кружили друг возле друга и выжидали момент для новой атаки. Я нарушил это затишье: сделал выпад, резанул и отступил для защиты.

На секунду ему показалось, что я промахнулся. Потом он сообразил, что по щеке у него стекает кровь, он тронул лицо рукой, и глаза его удивленно расширились. Первая моя кровь.

— Ты недооценил меня, — сказал я.

Улыбка его стала натянутой.

— Второго раза не будет.

— Будет, — ответил я и снова пошел вперед: сделал финт влево и перевел атаку вправо, когда его корпус уже брал защиту с ненужной стороны.

На его свободной руке появилась рана. Кровь запачкала его разорванный рукав и стала капать на землю, ярко-красная на зеленовато-бурой хвое.

— Я сильнее, чем ты думал, — сказал я. — Все, что ты видишь впереди — это смерть, если не заговоришь. Если не скажешь все, что тебе известно. На кого ты работаешь?

Я легко скользнул вперед и снова резанул, пока он махал ножиком, как ненормальный. Другая щека тоже закровоточила. Теперь на его землистом лице было две алых полоски.

— Почему был убит мой отец?

Я сделал еще выпад и на этот раз рассек ему кожу на тыльной стороне кулака, в котором он стискивал нож. Если я рассчитывал, что он выронит нож, то меня ждало разочарование. Если я рассчитывал показать ему мои навыки, то это мне вполне удалось, и его лицо тому доказательство. Его кровоточащее лицо. Оно больше не ухмылялось.

Но он все еще мог драться, и когда он ринулся вперед, это произошло стремительно и плавно, и нож он успел перекинуть в другую руку, чтобы сбить меня с толку, и его удар почти достиг цели. Почти. Он достиг бы наверняка, если бы. если бы он заранее не показывал мне этот свой хитрый трюк и если бы движения его не замедлились из-за ран, полученных от меня.

Как только он атаковал, я легко увернулся от его лезвия и ударил мечом вверх, проткнув ему бок. Однако мне оставалось лишь выругаться. Я ударил слишком сильно и попал в почку. Он был мертв. Внутреннее кровоизлияние убило бы его в полчаса, но потерять сознание он мог прямо сейчас. Был ли он еще в сознании или нет, не знаю, но, оскалив зубы, он снова двинулся на меня. Зубы теперь были в крови, я слегка отодвинулся, взял его руку, вывернул ее и сломал в локте.

Звук, который из него вырвался, был не столько криком, сколько мучительным стоном, а я переломал ему руку больше для эффекта, чем с какой-то целью; нож с мягким стуком упал на землю, а следом опустился на колени и сам хозяин.

Я выпустил его руку, и она безжизненно скользнула вниз — мешок сломанных костей в коже. Кровь уже отлила от его лица, а возле пояса растеклось черное пятно.

Плащ обвился вокруг тела. Он бессильно потрогал сломанную руку здоровой, а потом поднял на меня глаза, и в них был что-то горестное и почти трогательное.

— Почему ты его убил? — ровным голосом спросил я.

Как вода, вытекающая из плохо закрытой фляжки, он осел на землю и повалился на бок. Все в нем теперь умирало.

— Говори, — настойчиво сказал я и наклонился поближе к его лицу, на которое налипли сосновые иголки.

Он делал последние вздохи на подстилке из лесного перегноя.

— Твой отец, — начал он, закашлялся, сплюнул кусочек сырого мяса и начал снова: — твой отец не был тамплиером.

— Знаю, — оборвал я. — За что его убили?

Я чувствовал, что лоб у меня пошел складками.

— Его убили за то, что он отказался вступить в Орден?