Оливер Боуден - цикл Ассасин. Компиляция. кн. 1-7

– В таком случае я получила все, что хотела.

– Отлично. Надеюсь, это послужит вам хоть каким-то утешением.

Мэй, шедшая рядом, наклонилась ко мне и спросила:

– Родители уже рассказали тебе о предназначении?

– Нет. А что такое «предназначение»?

Она поднесла руку к губам, делая вид, будто сболтнула лишнее.

– Возможно, расскажут, когда тебе исполнится десять. Как мои рассказали мне. Кстати, сколько тебе лет?

– Шесть, – вздохнула я.

– Вот когда подрастешь и тебе будет десять, они, наверное, и расскажут. Мои сделали именно так.

Но в замыслы родителей вмешалась судьба, и им пришлось рассказать мне о моем «предназначении» намного раньше, потому что через пару лет – осенью 1775 года, – когда мне исполнилось восемь, мы с мамой отправились покупать обувь.

Помимо замка в Версале у нас есть большой особняк в Париже, и всякий раз, когда мы приезжаем в столицу, мама с удовольствием отправляется по магазинам.

Я уже писала, что мама терпеть не могла вееров и париков, избегала пышности и вычурности в покрое платьев, но у нее существовала одна слабость.

Туфли. Мама их обожала. Она покупала шелковые туфли в парижском магазине Кристиана с завидной регулярностью: раз в две недели. Мама говорила, что это ее единственная причуда, ставшая и моей, поскольку всякий раз мы уходили из магазина не с одной, но с двумя парами туфель.

Лавка Кристиана находилась на одной из оживленных парижских улиц, довольно далеко от нашего особняка на острове Сен-Луи. Но расстояние – понятие относительное. Нам с мамой помогли выйти из удобной, вкусно пахнущей кареты. Я затаила дыхание, очутившись на шумной и людной улице. Слышались крики. По булыжникам громко цокали копыта лошадей. Неумолчно гремели колеса повозок. Звуки Парижа.

Из открытых окон верхних этажей, уложив руки на подоконник, высовывались женщины – поглазеть на окружающий мир. Вдоль улицы стояли лотки, торговавшие фруктами и тканями. Ехали тележки, доверху нагруженные разными товарами. Их толкали мужчины и женщины в одинаковых фартуках.

– Мадам! Мадемуазель! – окликали нас отовсюду.

Оба края улицы тонули в тени, притягивая мой взгляд. Я смотрела на лица, мелькающие в сумраке, и воображала, что вижу голод и отчаяние в глазах тех, кто смотрел на нас, как мне казалось, с упреком.

– Идем, Элиза, – одернула меня мама.

Подражая ей, я приподняла подол своего платья и изящной походкой, аккуратно обходя грязь и человеческие испражнения, направилась к дверям магазина. Хозяин вышел нам навстречу и провел внутрь.

Дверь закрылась, отсекая внешний мир. К нам с тряпкой в руках подскочил слуга, который тщательно отер нашу обувь. Вскоре уже ничто не напоминало о нескольких метрах рискованного пути, проделанного нами от кареты до дверей одного из самых модных и дорогих обувных магазинов Парижа.

Кристиан носил белый парик, стянутый черной ленточкой, сюртук и светлые бриджи. Полуаристократ и полулакей – именно таким он видел себя на социальной лестнице. Кристиан обожал повторять, что может заставить любую женщину почувствовать себя красивой и что это величайшая сила, данная мужчине. Но мама для него оставалась загадкой. Она была единственной из покупательниц, на которую магия Кристиана действовала лишь отчасти. Другие женщины воспринимали туфли как дань собственному тщеславию, а маму восхищало изящество самой обуви.

Но Кристиан этого не понимал, и потому каждый мамин визит показывал тщетность его стараний разгадать тайну этой женщины.

– Вы только взгляните, мадам. – Кристиан выставил на прилавок туфельки, украшенные пряжками. – Каждая женщина, входящая в эту дверь, ощущает слабость в коленях, стоит ей только взглянуть на новый шедевр обувного искусства. Но всю красоту и изящество этих туфель могут подчеркнуть только ножки мадам Де Ла Серр.

– Какие легкомысленные слова, Кристиан, – улыбнулась мама.

Властно махнув рукой, она прошла мимо хозяина к другим полкам. Я украдкой посмотрела на продавца, но не смогла ничего прочесть по его взгляду и последовала за мамой.

Выбирала она быстро. Мама делала это с уверенностью, всякий раз ошеломлявшей Кристиана. Будучи постоянной маминой спутницей, я замечала перемену в ней, когда она выбирала себе обувь. Легкость движений. Улыбку, обращенную ко мне. Мама надела вторую туфлю и полюбовалась отражением своих красивых ног в зеркале под оханье и глупые бормотания Кристиана. Он говорил, что каждая туфля – незаконченное произведение искусства, которому мамина нога придает завершающий штрих.

Мы выбрали себе туфли. Мама распорядилась насчет оплаты и доставки, после чего Кристиан проводил нас до двери. Мы вышли на улицу, где…

Не увидели ни нашего кучера Жана, ни кареты.

– Мадам, – озабоченно произнес Кристиан.

Чувствовалось, мама несколько оторопела. Чуть насупившись, она оглянулась по сторонам.

– Не волнуйтесь, Кристиан, – весело проговорила она, успокаивая владельца магазина. – Наша карета немного запаздывает, только и всего. Мы подождем ее возвращения, а пока насладимся красками и звуками Парижа.

Меж тем начинало темнеть. Воздух сделался прохладнее и гуще, чему способствовал вечерний туман.

– Мадам, об этом не может быть и речи. Вам нельзя ждать на улице, – возразил испуганный Кристиан.

Мама одарила продавца легкой улыбкой:

– Кристиан, вы боитесь, что улица дурно подействует на мои тонкие чувства?

– Это опасно, – возразил хозяин магазина и с легкой брезгливостью добавил: – И потом, эти люди.

– Да, Кристиан, это просто люди. – Мама произнесла эту фразу так, словно делилась с продавцом величайшим секретом на свете. – А теперь, пожалуйста, возвращайтесь в магазин. К вам зашла покупательница. Ей, как и мне, приятно провести время в обществе самого внимательного и обходительного из всех парижских торговцев обувью. И я уверена, ей не захочется тратить драгоценные минуты, видя, как вы разрываетесь между ней и двумя особами, ожидающими своего нерадивого кучера.

Кристиан знал: моя мама редко меняет принятые решения. И в магазине у него действительно находилась покупательница. Он больше не пытался возражать, поклонился, пробормотал слова прощания и вернулся к своим обязанностям. Мы с мамой остались вдвоем на улице, с которой исчезли все повозки. Прохожие растворялись в густом тумане, и их фигуры лишались четкости очертаний.

– Мама, – прошептала я, стискивая ее руку.

– Тебе нечего бояться, Элиза, – ответила мама, решительно поднимая голову. – Мы наймем карету и поедем в Версаль.

– Значит, мы не вернемся в наш особняк?

– Нет. – Мама о чем-то раздумывала, слегка покусывая губу. – Нам будет лучше отправиться в Версаль.