Стелла Странник - Прощай, Ариана Ваэджа! [СИ]

Вдалеке прогрохотало. Сначала — гулко, на басах. Потом раскат грома послышался совсем близко, и на тон выше. Будто отозвалась на призыв возлюбленного его верная подруга. И он ей вновь ответил своим раскатистым голосом, с нотками своевластия, а она — словно оправдываясь, извиняясь не то за опоздание, не то за неправильно выбранный наряд — ну кто их, женщин, до конца поймет?

Сибирцев, поморщившись от боли, натянул сапоги, поправил за спиной котомку и, опершись на палочку, поспешил в сторону бледнеющих в сизом мареве домов. А парочка громовержцев продолжала переговариваться друг с другом. Особенно тот, что грохотал чугунным рыком. Оставшись недовольным ответом супружницы, он приложил к губам ржавую трубу да начал выкрикивать через нее непристойности уже граммофонным голосом. Хрипящие гортанные звуки, похожие на вопли рыкающего зверя, извергались яростно и натужно, пока их хозяин совсем не рассвирепел. И тогда он выстрелил в возлюбленную из своего лука с огненными стрелами. Одна! Вторая! И — острый наконечник пропорол черную тучу, а из нее хлынули тонкие водяные нити. Их становилось все больше и больше, и вот уже вода ниспадала с небес сплошной стеной.

Из поля зрения Сибирцева пропали очертания деревенских домов, и без того размытые в дымке. Но он продолжал идти к ним, уверенно делая шаг за шагом. И вот уже перестал чувствовать противные струи дождя, щекотавшие до этого за шиворотом, и даже — боль в ногах. Вместо них — две култышки, и те — деревянные, так что главное — вовремя их переставлять. Ать — два! Только лишь двигаться, туда — в Ныроб.

А под куполом потемневшего неба продолжалось светопреставление. Верховный громовержец, уставший, охрипший, продолжал доказывать свое превосходство. Его недавно рокочущий голос совсем ослаб, в нем появились нотки раздражения и усталости. Но он упорно продолжал извергать проржавевшие звуки и выстреливать молнии. Хаотично двигаясь, те разрывали тучи, начиненные влагой, и она как из ведра выливалась на землю.

Когда он дошел до первых домов, появилось жгучее желание постучаться в ворота. Вот бы отдохнуть немного, может, и горячего чайку испить, а вдруг — да переодеться в сухое, своя-то одежда вся до нитки… да пара «дедовских обновок» — тоже хоть выжимай. Но… внутренний голос подсказывал: не время останавливаться, надо спешить туда, куда шел! А куда? В Никольскую церковь!

Дождь хлестал в лицо. Ну надо же, именно встречный ветер! Если бы в спину — еще и ничего. А тут — застилает глаза. Поэтому шел, прихрамывая, опираясь на палочку-выручалочку, вдоль какого-то забора, чтобы не сбиться с дороги. Приземистые неказистые домишки совсем прижались к земле, как провинившаяся челядь. Они и в прошлый раз показались ему никудышными, а сейчас и вовсе — вот что делает непогода! И только гордая красавица-княжна в белоснежном платье, да с высоко поднятой головой — величавыми куполами, как возвышалась над всем Ныробом, так и стоит такая же, зовет-манит к себе.

Перед входом он остановился, чтобы перевести дыхание и, прислонившись к стене, постоял пару минут. Куда спешить, если все равно уже — как из проруби. Ног не чувствовал. Да и вообще ничего — ни рук, ни головы. Как будто тела вообще не было, и только где-то на уровне груди сжалась в комочек душа. И она призывно шептала: «Давай, вперед!». Он встал лицом к двери, трижды перекрестился и потянул к себе ручку. Слабо освещенное помещение было пустым. Кто мог в такую непогоду, да еще и между службами, прийти сюда? Сбросил с плеч котомку на стоявшую возле стены скамейку и подошел к ближайшей иконе. Это оказалась Пресвятая Дева Мария. Не успел перекреститься и поднести руки к образу, как услышал не то вздох, не то — шепот где-то справа. Повернул голову — а там, в самом дальнем и темном углу, стояли такие же вымокшие до последней нитки два путника. Один из них, тот, что был повыше ростом, тоже его заметил.

— Николай! — прохрипел Сибирцев. Натужно, вполголоса, как загнанный на тяжелой охоте зверь. Вымотанный и можно было бы сказать — выжатый, если бы до сих пор не стекали с него потоки воды.

— Николай! — еще раз повторил он дрожащим от волнения голосом. Голосом странника, разуверившегося в том, что когда-нибудь наступит конец простирающегося до горизонта океана. И вот на его зыбкой поверхности, то гладкой как стекло, а то — морщинистой и даже — щетинившейся волнами, наконец-то появился мираж. И это видение на глазах становится реальностью!

— Иван? — разорвал тишину храма голос Арбенина полувопросом-полуутверждением. — Ты?

И вырвалось на волю необычайное жизнеутверждение, нет, — безудержный восторг.

Впервые за все время знакомства они не назвали друг друга по имени-отчеству.

Сибирцев сделал шаг навстречу, но ноги не подчинились, самодельная трость задела за подставку для свечей и с грохотом упала на плиточный пол. Арбенин бросился ему навстречу и подхватил грузное тело, оставшееся без опоры.

— Вот ведь Боже праведный! Спасибо тебе за то, что ты есть! Ну надо же… не думал уж… да что я говорю…

Он продолжал что-то невнятно бормотать, и различимы были лишь обрывки слов и отдельные междометия. Затем обнял коллегу, прижимаясь к его широкой груди, и с непокрытой головы стекали по лицу струи дождя, так похожие на слезы.

Потихоньку дохромал до них Сиротин и тоже прижался, уже к ним обоим, однако на его лице застыло удивление, словно он не понимал, что здесь происходит. Скорее всего, он пока еще не осознал, знает ли этого человека.

— Богдан! Дорогой… как же я рад видеть и тебя?

Тот молчал, лишь всхлипнув пару раз. А может, шмыгнул носом, потому что насквозь промок? Он лишь сильнее прижался к плечу этого человека, ощущая в нем невероятную силу. И вдруг…

— Кажется, я тебя знаю! — первая его фраза так обрадовала Арбенина, что тот оторвался от объятий и с удивлением посмотрел в глаза паренька:

— Ну-ка-ну-ка! Говори! Где его видел?

Тот смутился и замолчал. Сделал паузу, восстанавливая что-то в памяти, и выдал:

— Я помню! Но… сейчас забыл…

Сибирцев вскинул густые брови, но — промолчал. Скорее всего, он понял, что за проблема у этого паренька. Видно, пострадал тот еще больше, чем он…

— Да что ж мы посреди храма-то? Выйдем на крыльцо! Там есть навес. — Арбенин нагнулся, подобрал тросточку, вложил ее в правую руку Сибирцева и увлек его к выходу. Друг, прихрамывая, шел рядом.

Тяжелая дверь медленно открылась и в глаза брызнули лучи ослепительного солнца. Златоглавое и величественное, оно взирало с середины купола, будто нежилось на голубом небесном покрывале с разбросанными по нему белыми пуховыми подушечками. Да еще и надменно улыбалось! Вот, мол, вам, дорогие мои, наслаждайтесь!