Артуро Перес-Реверте - Тень гильотины, или Добрые люди

– Но кое-какие козыри есть и у нас, – сообщает Санчес Террон. – Я немного знаком с Игнасио Эредиа, личным секретарем Аранды. Он посылал мне книги, и мы переписываемся.

Игеруэла вновь бросает на него заинтересованный взгляд:

– Вы думаете, он как-нибудь поможет застопорить дело этих двоих в Париже?

Санчес Террон долистывает книгу, у которой отсутствует приблизительно треть страниц, и с досадой кладет ее на место.

– Этого я вам обещать не могу. Я не уверен, что его влияние распространяется так далеко, да и втягивать его в наши дела не имею права. Никогда не знаешь наверняка, в чьи руки попадут в итоге твои письма.

– Может, стоит хотя бы намекнуть…

Санчес Террон неспешно обдумывает его предложение. Заметив, что он сомневается, Игеруэла решает надавить.

– Достаточно всего нескольких слов в одном из писем. Крохотное замечание, сделанное мельком и словно бы случайно, возбудит определенную неприязнь… Например, что не следует слишком доверять этим двоим, когда они наконец окажутся в Париже, несмотря ни на какие рекомендации.

Кажется, Санчес Террон наконец прислушивается к его словам.

– Что ж, пожалуй, это возможно.

– Великолепно! Таким образом, с помощью секретаря с одной стороны и нашего бесценного Паскуаля Рапосо – с другой, мы с вами и обстряпаем это дельце. Иначе говоря, одну свечку поставим Богу, другую – черту.

И снова дорога: молчание, разговоры, сонное клевание носом. Не хватает света, чтобы читать. Берлинка катится под дождем, возничий кутается в клеенчатый плащ, а колеса оставляют в размокшей глине две глубокие колеи. На участках, покрытых лесом, зелень деревьев среди рваной туманной дымки выглядит густой и темной. В дождливом поле открытое пространство с огромными лужами и затопленными бороздами, где отражается низкое свинцовое небо, временами зачеркивают сплошные потоки воды, которые с грохотом обрушиваются на крышу повозки.

Адмирал смотрит в окошко, время от времени протирая рукой запотевшее стекло. Он сидит так уже довольно давно, погруженный в раздумья. На дорожном пледе, в который закутаны его ноги, покоится томик Эйлера. Напротив дремлет дон Эрмохенес, невозмутимо сложив руки на коленях, укрытых теплым плащом. Через некоторое время библиотекарь вздрагивает, просыпаясь, поднимает голову и смотрит на адмирала.

– Как дела? – спрашивает он, растерянно моргая.

– Плетемся еле-еле: дождь, грязь… Тяжко приходится бедным животным на такой дороге.

– Как вы думаете, мы прибудем в Виторию засветло?

– Надеюсь. Осталось не более двух лиг, а погода такая, что не хотелось бы ночевать на скверном постоялом дворе для погонщиков.

– Гостиница в Бривьеске была ужасна?

– Отвратительна!

Дон Эрмохенес выглядывает из берлинки. Неподалеку возвышаются холмы, поросшие деревьями, среди них, окутанный туманной дымкой, виднеется выбеленный домик одинокого хутора.

– Печальный пейзаж. Впрочем, в хорошую погоду эта роща, должно быть, выглядит вполне симпатично.

– Без сомнения. Благодатная земля, плодородная почва.

– Любопытно, – продолжает библиотекарь, помолчав. – Вовсе не только безжизненная равнина, дождь и вся эта ужасная погода производят гнетущее впечатление. В хорошую погоду здесь то же самое, уверяю вас. Вы не заметили ничего особенного, адмирал, когда мы проезжали мимо селений, оставшихся позади? Мы, жители Мадрида, привыкшие к суете, забываем, что не вся Испания суетится… Вопреки мнению большинства иностранцев, мы, испанцы, угрюмый народ. Вы так не считаете?

– Возможно, – отзывается адмирал.

– Взять ту же Бривьеску, которую мы проезжали два дня назад: ей, можно сказать, повезло – столько гранатовых деревьев, огородов, тенистых рощ, нарядных домиков, несмотря на то что наша гостиница оставляла желать лучшего… Помните?

– Еще бы! Очаровательное место: два монастыря, собор, приходская церковь. А вот радости почему-то не чувствуется, это вы верно подметили.

– А ведь было воскресенье, – вспоминает дон Эрмохенес. – Особый день: тот, кто работал всю неделю, может как следует отдохнуть и развлечься. Дождь еще не начинался. Тем не менее улицы пустынные, притихшие, а редкие жители, которых мы встречали, казалось, покинули свои дома не по собственному желанию, а от тоски… Они напоминали кладбищенские статуи – на площади, на паперти. Мужчины кутаются в плащи, женщины – в шали, и все понуро сидят с обреченным видом или слоняются туда-сюда без всякой цели. И ни в ком ни искорки радости или интереса к чему-либо!

– А заслышав церковный колокол, все послушно разбрелись по домам.

– Совершенно верно! То же самое происходит во всех уголках Испании. Вот и получается, что мы, испанцы, унылый народ. Почему же так происходит, спрашиваю я себя? У нас же все есть: жаркое солнце, отличное вино, красивые женщины, добрые люди…

Адмирал смотрит на спутника с некоторым сарказмом:

– Почему вы зовете их добрыми?

– Не знаю, – пожимает плечами тот. – Трудно сказать, злые они или добрые… Мне всего лишь хочется думать, что…

– Люди по сути своей не добрые и не злые. Они всего лишь то, что с ними делают.

– И что же делает такими несчастными уроженцев Бривьески?

– Несправедливые законы, дон Эрмес. – Адмирал через силу улыбается, словно тоже чем-то опечален. – Недоверие к правящим, сомнительное усердие судей, убежденных в том, что все сводится к закабалению простого народа: пусть люди трепещут, заслышав голос правосудия, всякое веселье следует приравнять к мятежу. А там, глядишь, и дознание, тюрьмы, штрафы. В этой стране на все накладывает свой отпечаток продажность чиновников и жадность законников… Вы понимаете, что я хочу сказать?

– Отлично понимаю.

– Нужно ли объяснять, как все это запугивает и угнетает народ. И в итоге все, что ему остается, – это сходить на воскресную мессу, поклониться святому в часовне и немного расслабиться на свадьбе или крестинах.

Обиженно отвернувшись, библиотекарь смотрит на капли, которые бегут по запотевшему стеклу окошка.

– Ну вот, опять… Давненько вы не вспоминали церковь…

Адмирал миролюбиво улыбается, желая смягчить краски.

– Дело не только в церкви, – заключает он. – Церковь – всего лишь один из инструментов в порочной системе, которая укоренилась во многих странах. И не о достоинствах или недостатках монархии идет речь – пример англичан доказывает, что все относительно, – а о том, как в Испании воспринимают само понятие гражданского общества. Наша общественная система, – продолжает он, – не допускает ни радости, ни процветания. Во многих местах запрещены музыка, посиделки и танцы, в других – жителей заставляют расходиться по домам вместе с ударами колокола, призывающего на молитву, не выходить на улицу в темное время суток, не собираться толпами… Крестьянину, который в поте своего лица обрабатывал клочок земли, субботним вечером не дозволяется ни пошуметь вволю на площади, ни поплясать со своей женой или соседкой, ни спеть серенаду под окошком невесты.