Артуро Перес-Реверте - Тень гильотины, или Добрые люди

– Видите ли, ваша милость… Сеньор… Речь идет о путаной компиляции, полной парадоксов и ошибок, напичканной пагубными теориями о естественном законе. Спорное и оспариваемое произведение, которое к тому же присутствует в «Индексе запрещенных книг», составленном церковью.

Монарх невозмутимо выдерживает его пристальный взгляд.

– Это произведение имеется в моей личной библиотеке.

Повисает тишина. Маркиз де Каса Прадо как представитель светского общества улавливает намек и заметно стушевывается. Иначе говоря, робко улыбается и далее пребывает нем как рыба. Церковная власть выказывает большее присутствие духа.

– Библиотека вашего величества, – мягко произносит архиепископ Толедский, – находится вне какого-либо…

Он умолкает, подыскивая подходящее слово или, наоборот, сознательно замалчивая его. Карл Третий терпеливо поглядывает на свою руку, которую облизывает левретка.

– …сомнения, – с поистине кардинальской осмотрительностью выдавливает наконец из себя нунций.

Король берет чашку и, поднеся к морде собаки, позволяет осторожно обнюхать ее. Левретка виляет хвостом и тщательно вылизывает кофе.

– Испанская королевская академия ничуть не хуже моей личной библиотеки, – произносит он, возвращая чашку на стол. – Что отлично известно вашему высокопреосвященству.

На этот раз намек уловил архиепископ Толедский. Он умолкает, вытянувшись рядом с онемевшим маркизом де Каса Прадо. Лишь нунций остается на линии огня.

– «Энциклопедия» напичкана уловками, ироничными намеками и ложными утверждениями, касающимися вопросов веры, – настаивает он. – Все это подрывает основы религии, вредит ей хуже Локка и Ньютона… По моему мнению, которое лишь отражает мнение его святейшества, это творение расшатывает христианские основы государства.

– Статья «Христианство» мне показалась безукоризненной, – возражает король. – Насколько припоминаю.

– Вы… Вы, ваше величество, ее читали?

– Представьте себе. Мы, короли, интересуемся не только охотой.

Наступившая пауза затягивается: нунций медлит с ответом.

– В таком случае, – бормочет он в конце концов, – я уверен, что ваше величество не позволит ввести себя в заблуждение. Чтобы обойти цензуру, издатели схитрили, трусливо поместив в «Энциклопедию» двойные смыслы и завуалированные ереси… Так, во внешне безобидной статье «Сиако» авторы насмехаются над вашей милостью, выряжая вас в японские одежды, а в «Ипаини» рассуждают о Святом причастии как о диком языческом ритуале… Не говоря уже об «Autorité politique» [19] Политические авторитеты (фр.). , где могущество короля занижается в сравнении с волей народа.

– Эту статью я пока не читал, – признается правитель, заинтересовавшись. – Как, вы говорите, она называется?

– «Autorité politique» , ваше величество… В любом случае…

Король делает легкое движение пальцами, чуть приподнимая их над уровнем скатерти. Этого достаточно, чтобы нунций умолк.

– Поскольку вы, как я вижу, любитель чтения, позвольте посоветовать вам произведение, не имеющее себе равных ни в одной другой стране Европы. Я имею в виду «Толковый словарь испанского языка»… Ваше высокопреосвященство с ним знакомо?

– Разумеется, ваше величество.

– Тогда вы, вероятно, знаете, какие благороднейшие сведения содержатся внутри этого произведения и какую великолепную работу проделали академики, которые, ставя перед собой единственную цель – а именно чистоту и мощь нашего языка, – фиксируют его в словарях и справочниках по орфографии и грамматике… Все это в высшей степени благоприятно отражается и на стране, и на троне. А посему так же, как бывало с моими предшественниками, заслуживает моего покровительства.

Нунций сглатывает слюну.

– Таким образом, ваше величество…

Карл Третий отводит взгляд и гладит левреток.

– Таким образом, дорогой кардинал Оттавиани, появление «Энциклопедии» в библиотеке Испанской королевской академии полностью совпадает с моей королевской волей.

И, глядя на королевского мажордома, который мигом убирает кресло, монарх обеих империй встает и делает знак, что беседа окончена.

Толоса, Оярсун, Ирун… Временами по-прежнему идет дождь, и все же на двенадцатый день пути, пройдя паспортный контроль, таможенный досмотр и обмен валюты, берлинка академиков пересекает границу реки Бидасоа, мимо проносятся кукурузные поля, виноградники и рощи, сквозь зелень которых в сероватой утренней дымке белеют разбросанные там и сям домики. Несмотря на дождь, вокруг заметно оживление: на пастбищах пасутся коровы, сельские жители, утопая в грязи деревянными башмаками, погоняют мулов и лошадей, мужчины в парусиновых куртках склоняются на лесных опушках и полях над сельскохозяйственными инструментами. А впереди, над холмами, над дорогой, обрамленной дубами, справа виднеется белое пятно – вершина Пиренеев, а слева – серебристая гладь моря: луч солнца, который неожиданно проложил себе дорогу сквозь плотную пелену туч, озаряет пейзаж чудесным сиянием, радующим сердца путешественников.

– Франция, дорогой друг, – сообщает дон Эрмохенес. – Вот мы и прибыли. Земля Корнеля, Мольера, Монтеня и Декарта… Родина вина и философии.

– А также французской напасти, – добавляет адмирал, – именуемой сифилисом.

– Бог с вами, адмирал… Что вы такое говорите!

Словно счастливое предзнаменование, с этой минуты погода начинает меняться. Небо проясняется. Солнечные дни сменяют друг друга, дорога лишена каких-либо знаменательных происшествий и иных неудобств, не считая ей свойственных, как то: поломка экипажа неподалеку от Бордо, отсутствие лошадей на почтовой станции в Монтле, болезненный приступ почечнокаменной болезни у дона Эрмохенеса, заставивший академиков подыскать более-менее комфортабельную гостиницу в Ангулеме и провести в полной неподвижности несколько дней, следуя совету врача, к услугам которого прибег адмирал. Все это время он ведет себя в высшей степени предупредительно, заботливо ухаживая за другом и не отходя от его изголовья ни днем ни ночью.

– Идите спать, – умоляет больной всякий раз, когда открывает глаза и обнаруживает возле себя адмирала, который дремлет в кресле, пристроив голову и руки на его изголовье.

– Зачем? – возражает адмирал. – Я превосходно устроился.

Все это дает повод к новым разговорам и новому душевному общению, которое еще более укрепляет взаимную привязанность обоих путников. И когда они снова пускаются в путь, следуя к городу Туру, расположенному на берегу реки Луары, это уже ни дать ни взять самые настоящие закадычные друзья, несмотря на то что и в дружбе обоим присущи свои особенности; дон Эрмохенес отдается дружбе полностью, без оглядки; этому способствует природное добродушие, а также уважение, которое внушает ему новый приятель. Адмирал отвечает другу ответным доверием, сохраняя тем не менее едва уловимую дистанцию, которую ему сложно преодолеть. Он не пренебрегает множеством мелочей, которых требует дружеское общение, однако чуть более сдержан в проявлении чувств. Замкнутый по своей натуре, учтивый благодаря воспитанию, защищенный нерушимой броней острого юмора, иной раз неприветливый и угрюмый, дон Педро Сарате сдержанно реагирует на эмоции и признания, которые со своей стороны столь щедро расточает его друг.