Василий Авенариус - Меньшой потешный [Историческая повесть из молодости Петра Великого]

— Но комендант наш, Нестеров?

— Тоже взят в постели. Вам одним ведь с нами не справиться. Просите, говорю, пардону: по крайности, оставим вам оружие, отпустим вас с миром.

Суровые черты огнестрельного мастера осветились полусердитой усмешкой.

— Одним хоть нам с Нестеровым утешиться можно, — проговорил он: — что ваше величество — ученик наш. Получите!

И с формальным поклоном он передал ученику свою саблю. Но тот ее не принял, а заключил старика в объятия и звонко поцеловал его в обе щеки.

— Именно, что вы же оба подучили меня победить вас, — сказал он. — Вы — да вон еще этот малый, — прибавил он, указывая на Меншикова. — Спасибо тебе, Данилыч, надоумил! Не знаю, чем и отблагодарить тебя.

— Одну милость, государь, я просил раз у тебя, — бойко отвечал денщик, — ты тогда отказал…

— Какую милость?

— Да когда ты впервой набирал потешных…

— А! да, помню. Ты просился тоже в потешный полк. Тогда, точно, ты был еще слишком мал, не под стать моим молодцам. Теперь хоть выровнялся… Возьмете ли вы его к себе в товарищи? — отнесся Петр к присутствующим потешным.

— Как не взять, государь, коли ты пожелаешь: за честь почтем, — быль единодушный ответ.

— Ну, так желаю! Быть тебе отныне, Данилыч, моим меньшим потешным.

— Видел ли ты уже, государь, сию куншту? — говорил любимый царский карла, Никита Комар, входя раз поутру, летом 1686 года, в опочивальню молодого царя и подавая ему какой-то бумажный сверток.

Развернув сверток, Петр увидел гравюру, представлявшую портрет правительницы-царевны Софьи Алексеевны.

— Сестра Софья, — сказал он. — Ничего, схожа.

— Схожа-то схожа; а высмотрел, разглядел ли ты, милостивец, в каком она тут обличии и параде?

— Вижу, аллегории кругом: Разум, Целомудрие, Правда, Надежда, Благочестие, Щедрота, Великодушие. Дай Бог ей все сии добродетели!

— Да это же не все, государь, — вмешался тут безотлучный наперсник царя, Меншиков, — государыня-царевна, гляди-ка, изображена в венце царском, с державой, со скипетром в руках да с надписью, вишь, — «Самодержица».

Открытое, красивое лицо отрока-царя слегка омрачилось.

— Что ж из того? — промолвил он. — Титулуется же она второй год уже и в грамотах, и в челобитных «самодержицею» наряду с нами, царями-братьями.

— А намедни, в мае месяце, была с вами тоже на царском выходе! Да гоже ли это для нее, царевны, при царях-братьях? Не погневись, государь, на смелом слове; но кабы были у тебя уши слышать все, чтó говорится кругом тебя…

Глаза Петра вспыхнули огнем.

— Чтó говорится? — Ну!

Меншиков с опаской огляделся на присутствовавшего Никиту Комара.

— Да говори, не бойся! — заметил ему карла. — Не от меня ль ты, Данилыч, больше и слышал? А я, государь, не выдумщик, вот те Христос! Говорю только, что своими ушами слышал…

— Так что же ты слышал? — прервал его Петр и нетерпеливо ногою топнул. — Каждое слово из вас обоих надо клещами таскать!

— Изволишь видеть, — начал Комар, — бают, что благоверная государыня-царевна наша, а твоя сестрица, Софья Алексеевна, живучи годами отшельницею в своем девичьем тереме, начиталася всяких назидательных житий святых отцов, святых жен, царей и цариц…

— А что ж в том дурного?

— Дурного в том ничего бы, кабы не заняло ее противу всех житие некоей цареградской царевны Пульхерии… Так сказывали мне, государь: за что купил, за то и продаю.

— Ладно! Дальше-то что же?

— А та Пульхерия-царевна, слышь, тоже келейница благочестивая, великовозрастная, за малолетством братца своего, царя Феодосия, заправляла царством и приняла титло «Августы», сиречь «Самодержицы». Как подрос он, царь-то, она самолично указы ему всякие к подписи подносила, поженила его, на ком вздумала; а как преставился он волею Божьего (царство ему небесное!), сама же выбрала себе из царедворцев своих супруга и воссела с ним на престол царский [4] Император византийский Феодосий II царствовал с 408–450 г.; Маркиан , муж Пульхерии, — с 450–456 г. по Р. Хр. .

— И Софья возомнила-де себя такой же Пульхерией? — воскликнул Петр. — Но я, слава Богу, не Феодосий!

— Ты-то, государь, может, и нет…

— А кто же?

— А старший братец твой, царь Иван Алексеич, не в зазор его царской чести: женила же его, не спросясь, сестрица позапрошлым годом, как только ему 16 лет исполнилось, на девице Прасковье Федоровне Салтыковой. Покуда-то Господь им только двух дочек дал; а даст сынка-царевича, так царевна именем племянника до смерти своей, поди, Москвой да и всем государством Московским заправлять станет. А о тебе и помину не будет.

— Нет! Нет! Ты, Никита, на сестру напраслину только взводишь, — возразил Петр.

— Ничего же я, государь, на нее не взвожу: повторяю только, что кругом говорят; слухом земля полнится. Зачем бы ей, сам посуди, было печатать вон этот портрет свой, да не на бумаге только, а и на тафте, на обьяри, на атласе? Зачем было раздавать его направо да налево: «гляди, мол, люди православные, кто есть истинная самодержица всея Руси». Объявила она ноне поход противу погани этой — татарвы крымской. Зачем, скажи? — вестимо, затем, чтобы явить себя и на поле ратном. Снарядила посольства во все царства христианские. Зачем? — затем, чтобы и те признали ее достойной носить венец царский. Вот, государь, что бает народ-то; а глас народа — глас Божий!

Нельзя сказать, чтобы откровенная болтовня карлика не оставила в душе впечатлительного четырнадцатилетнего царя никакого следа. Но он был еще слишком юн и неопытен в жизни, слишком мало задавался предстоявшим ему в будущем обширным государственным делом, чтобы вполне оценить те последствия, какие мог повлечь за собою самовластный образ действий его сестры-правительницы. Он сознавал только, что что-нибудь ему надо было и от себя предпринять.

— А кто, бишь, едет первым посланником нашим в чужие земли? — задумчиво спросил он. — Кажись, бывший стольник мой Долгорукий?

— Он самый, государь. Князь Яков Федорыч как раз нонче тут, в Преображенском, прощается с государыней-царицей. Соизволишь позвать к тебе?

— Позови.

Меншикову Петр приказал, между тем, подать большой глобус, по которому Зотов обучал его географии. Когда явился Долгорукий и объяснил, что собирается на поклон к королю французскому Людовику XIV и испанскому — Карлу II, Петр поручил посланнику передать тому и другому, что рано или поздно он лично намерен навестить обоих в их столицах.

— Ведь не так-то уж далеко тоже, — сказал он, одной рукой поворачивая на оси глобус, а указательным пальцем другой руки следя по глобусу путь от Москвы до Парижа и Мадрида.

— На шаре-то этом словно бы и близко, — отозвался Долгорукий, — а поди-кось, сколько тысяч верст отселе будет!