Милош Црнянский - Переселение. Том 1

Главное, прибавил он, для Исаковича сейчас не растеряться и попросить повысить его в чине! Так поступали все сербские офицеры. Однако Павел даже не слышал, о чем говорит ему молодой армянин, и был точно во сне.

В те времена русское посольство находилось в Леопольдштадте и занимало небольшой особняк в стиле барокко, среди роскошного платанового парка с великолепными широкими воротами, где могли разъехаться два экипажа. У ворот посетителей встречал привратник-швейцарец, весь в серебре и золоте, а на лестнице — лакей. Канцелярия конференц-секретаря посольства помещалась на втором этаже. Исаковичу почудилось, будто его провели сквозь стену: там, в голубой нише, возвышалась статуя Венеры, державшей руку на пупке.

Когда же он вошел к Волкову, ему показалось, будто в комнате совсем темно.

В ту пору в русском посольстве для приема переселяющихся в Россию сербских офицеров был установлен определенный порядок. При графе Бестужеве в переписке с венскими властями они именовались не австрийскими, а русскими офицерами, получившими разрешение переселиться в Россию. Когда Бестужев заявлял протест в канцелярии двора по поводу задержанных или арестованных офицеров-сербов, он обычно так и называл их — не австрийскими, а русскими офицерами. Так продолжалось какое-то время и при графе Кейзерлинге.

В русском посольстве в соответствии с этим сербских офицеров принимали и внимательно выслушивали. Согласно установленной процедуре действовал и Чернёв, но держал он себя с ними довольно резко.

Конференц-секретарь Волков был мягче. Ему была поручена переписка с черногорским владыкой Василием, который, проезжая через Вену в Россию, обратился с просьбой о переселении в Россию всей Черногории! {45}

Сбитый с толку, усталый, разочарованный и огорченный Исакович молча вытянулся перед Волковым, точно на смотре перед Гарсули; при этом Павел разглядывал зеркала, гобелены, большой версальский стол, гардины на окнах, видневшиеся в них кроны платанов и сидящего за столом человека в парике, который, не поднимая глаз, что-то писал.

Это был плотный и коренастый, как медведь, мужчина во французском платье. Губы у него дергались.

Наконец, сложив исписанный лист, он протянул его лакею и громко крикнул, словно тот был далеко:

— Ашу!

Барон Аш был помощником первого секретаря посольства Чернёва.

Когда Волков встал, Исакович увидел, что он — крупный и еще молодой человек, когда же он снял парик, оказалось, что волосы у него светлые как солома, а глаза зеленые и добрые. Улыбаясь, он вежливо подошел к Исаковичу и сказал: «Хорошо! Хорошо!»

Павел его не понял.

— Я забыл, — спохватился Волков, — что вы не понимаете по-русски. Агагияниян мне говорил, что вы знаете немецкий. И потому на немецком языке я объявляю, что вам, капитан Исакович, беспокоиться нечего. Pass [55]для переселения получат все, кто внесен в список Шевича, никто сейчас этого запретить не может. Разве только канцелярия двора докажет, что генерал, подписавший вам отставку, не имел на то права! Однако надо надеяться, что подобного не случится. Комендатуры в Осеке (Волков сказал: «Esseg») и Темишваре получат копии вашего паспорта.

Волков говорил по-немецки хорошо, но с каким-то присвистом — у него были очень острые резцы, — и Павел не сразу его понял. Он глядел во все глаза на французский фрак конференц-секретаря, на его могучие толстые икры, обтянутые шелковыми чулками, и особенно — на белый жилет с бриллиантовыми пуговицами. Исакович представлял себе русских совсем другими.

Согласно процедуре, которой придерживались секретари посольства при опросе сербских офицеров, Волков спросил, какие причины побуждают капитана Исаковича переселяться в Россию.

Павел уже пришел в себя и начал свой пространный рассказ с того, как сербы в битве при Косове потеряли свое царство, как погиб царь Лазар, как Милош зарубил Мурата, как они, Исаковичи, перешли в Австрию и живут теперь в Среме и в Банате, называя эти места Новой Сербией.

Однако Волков перебил его.

— Все это очень интересно, — сказал он, — но мы уже о том наслышаны. Господин Николай Чернёв, первый секретарь посольства, не может даже глаз сомкнуть: снятся ему и Мурат, и царь Лазар, и Косово. Все это мы знаем. Скажите, положа руку на сердце, капитан, что заставляет вас ехать? Расскажите об этом поподробнее, раз уж вы говорите по-немецки, и не торопитесь.

И Волков принялся расхаживать по комнате, точно он был маятник, а Исакович — корпус часов. При этом секретарь утирал со лба пот кружевным платком и все время поглядывал на этот платок, словно в нем было что-то спрятано.

Павел только диву давался: что за притча? Этот разодетый в шелк молодой человек, его русский брат, не дает ему рассказать о бедах сербского народа, не дает слова вымолвить о том, сколько выстрадали сербы! Не дает даже закончить фразу!.. «Это, мол, интересно! Но мы все уже слышали!» И тогда Павел принялся рассказывать о недавнем прошлом, об их недавних муках. О том, как они перешли с Вуком Исаковичем из Црна-Бары в Австрию, как стали офицерами, как воевали с Францией и Пруссией, как…

Но Волков перебил его снова, сказав, что за последнее время он помогал отправиться из Вены в Россию нескольким офицерам, прибывшим сюда из Темишвара. Однако некоторые из них затем передумали и остались в Вене. Потому пусть капитан скажет, действительно ли Исаковичам так трудно и не изменят ли они свое решение? Он, Волков, обязан его об этом спросить.

Тогда Павел, покраснев от возмущения, объявил, что в Австрии не только попрекают их верой и национальностью, но после войны решили уволить их из армии, а сейчас задумали превратить в крепостных, заставить обрабатывать землю в Herrschaft’ах [56]Венгрии. Уводя из Сербии в Австрию своих бедняков, они, Исаковичи, клялись, что в этой христианской стране им будет лучше. Но их обманули.

Волков остановился и сказал:

— Хорошо. Хорошо.

Исакович не понял. А секретарь, глядя ему прямо в глаза, снова попросил коротко и ясно ответить, когда именно он решил ехать в Россию.

— Когда сирмийских гусар перевели из конницы в пехоту, — заорал Павел. — Когда кончилась война. Не хотим мы идти в пехоту!

— Вот это-то, — сказал Волков смеясь, — я и хотел услышать. Об этом говорили и другие офицеры, ожидающие в Вене паспортов. Вы правы. А что если сербов в России направят в пехоту? За такие дела, которые вы здесь натворили, в России строго наказывают. Там прибегают и к усекновению языка, а кое-кого за непослушание ссылают в Сибирь.

— Шевич записал нас в гусары, — побледнев, закричал Исакович. — Но все равно я предпочитаю шлепать по лужам в России, чем вернуться в Темишвар и просить пардона. Не смогу я смотреть в глаза своим людям, которых вывел из Сербии, когда они станут пахать господам землю и корчевать в лесу деревья. Живым я в Темишвар не вернусь, еду в Россию и никогда от этого не отрекусь.