Милош Црнянский - Переселение. Том 1

Дома она скажет, что заходила к Зиминским, своим дальним родственникам, которые живут в трактире «Ангел».

Пусть он не беспокоится, она вошла сюда через двор из соседнего сада, тем же путем она и выйдет.

Исчезнет, словно тень, как в их первую ночь.

Текла не знает, что она ушла из дома, было уже поздно, разве что слуги видели. Дочь уже не ребенок, следит за каждым ее шагом. И все понимает.

Он, Павел, совсем вскружил ей голову, как ему только не стыдно! — воскликнула Евдокия на прощание.

Потом, тихонько приоткрыв дверь, повторила, что ждет его послезавтра у себя. И сделает так, что останется дома одна. Отошлет куда-нибудь гусар мужа. И Текла уйдет. Она, Евдокия, будет одна.

Послезавтра полнолуние.

А с ее постели так хорошо видна луна!

Исакович, словно против собственной воли, уже с раннего утра готовился в четверг, который был днем поминовения святых мучеников Прохора и Никанора, посетить Евдокию.

Условились, что она пришлет за ним экипаж.

Павлу в тот день было не до любви. Он решил признаться Евдокии, что уезжает по важным делам и свой отъезд отложить не может. Решил еще сказать, что стыдится их связи и не может да и не хочет быть любовником женщины, своей землячки, у которой есть муж и дочь на выданье.

Достойный Исакович надумал порвать с Евдокией. Он полагал, что к его возвращению сердечная буря в ее душе уляжется и она утешится с кем-нибудь другим, а о нем и думать позабудет.

Сначала он был потрясен, но ненадолго. Госпожа Божич его словно холодной водой окатила, когда при расставании в Швехате шепнула ему о той ночи в Визельбурге:

— Если спросили бы: «Где была?», сказала бы: «Ходила к белому зайцу».

Павел Исакович был человек простой, и он воспринял эти ее слова как святотатство, как оскорбление божественного начала любви. И хотя он не мог бы выразить это, он понял, что эта светская дама мало чем отличается от обычных гулящих девок.

Особенно неприятно ему было то, что она зовет его к себе теперь, когда ее муж сидит в тюрьме, а дочь, молодая очаровательная девушка, живет в том же доме. Павел чувствовал, что связь с этой распущенной женщиной кончится для него бесчестием и опозорит весь род Исаковичей. Что было, то прошло, думал он. Уступил мужскому желанию, и баста. С такой любовью надо кончать.

Он уезжает в Россию. Никто и ничто не может его заставить свернуть с пути, отказаться от своей цели.

В тот четверг — девятой седмицы по Пятидесятнице 1752 года — в Вене с раннего утра стояла духота и страшная жара.

Даже вода в ушате, где Исакович долго полоскался и мыл ноги, была теплая, как в луже.

Ему было жарко. Думая о госпоже Божич, он позевывал.

Никогда еще он не был любовником замужней женщины.

О майоре Иоанне Божиче Исакович знал мало.

Корнет Зиминский, живший в этом же трактире, сказал Павлу, что Божич — человек скверный, душегуб, картежник и распутник. Что он богатый и наглый. И что на днях его будто бы выпустят из тюрьмы. Так, по крайней мере, говорит сам Божич. Другие же уверяют, что с ним все кончено и он останется в Шлосберге пожизненно.

На него, Божича, его же земляки, те, с кем он играл в карты, написали донос, сообщили, будто он опять что-то болтал об императрице. Впрочем, сам Божич тоже не остается в долгу. Он строчит доносы на всех, кто собирается ехать в Россию, и кроет их почем зря.

Павел, сам того не подозревая, попал в сеть плетущихся в «Ангеле» интриг. До сих пор Божич был известен ему лишь как всеми признанный герой.

В то утро Исакович долго колебался, идти ли ему вниз в столовую, вернее находившуюся на первом этаже кухню. Уже наполовину одетый, он все еще твердил про себя, что лучше, пожалуй, избежать свидания с Евдокией и, уехав не попрощавшись, избавиться от неприятностей, скандала и слез.

Для чего ему накануне отъезда снова встречаться с этой взбалмошной женщиной?

Лучше бы и вовсе ее не знать!

Да, она хороша собой, и тело у нее красивое, баба хоть куда! Но в эту ночь ему приснилось, будто они переходят по узкому бревну через пропасть. И пришлось тащить ее, как овцу, на спине.

Не зная, что ему делать, Исакович уселся на кровать. Было, вероятно, около десяти часов, когда он вдруг услышал разговор у двери и женский смех. Потом кто-то постучался к нему.

В тот же миг Павел увидел сквозь белую занавеску на застекленной двери силуэт трактирного слуги Сепа.

Поднявшись, он отворил дверь. Перед ним стояла Текла.

Точно пава она вплыла в комнату.

Павел онемел.

До его ушей донеслось хихиканье удалявшегося Сепа.

Текла Божич весело защебетала: да, ей известно, что он ждет к себе мать. А вот вместо нее явилась дочь. Знает, что он нынче должен быть у них, хотя мама о том и не заикалась, и вот прибежала сказать ему, чтобы он не приходил. Отец выпущен из тюрьмы. И пришел домой. Вернулся. Она, Текла, знает и то, что Исакович с ее матерью стремглав катятся в бездну. И боится за своего престарелого отца. Да и его, глупого, жалеет!

Голый до пояса Исакович только и успел надеть свою голубую гусарскую куртку, а потом остановился посреди комнаты, возле ушата с грязной водой, и следил, как Текла, разглагольствуя, прогуливается взад и вперед, каждый раз обходя этот ушат, словно драгоценную вазу с цветами.

Заметила она, конечно, и его постиранные портянки, сохнувшие на веревке под настенным зеркалом…

За те несколько недель, что они не виделись. Текла Божич очень выросла и повзрослела. От прежней болтливой девочки, с которой он познакомился в Буде в начале своего путешествия, почти ничего не осталось. Теперь она очень походила на мать — и лицом и фигурой.

В то утро на ней было легкое муслиновое платье цвета белой черешни, перехваченное в талии зеленым шелковым шарфом. На ногах — венские башмачки. На голове — огромная соломенная шляпа с искусственными полевыми цветами и красным маком. Одета она была, как бывшая любовница Павла — актриса из Венского театра.

Лицо ее было скрыто белым кружевным рюшем и черной вуалеткой. Торчал только упрямый носик, да поблескивали живые глаза — ни дать ни взять цареградская турчанка.

Глаза ее казались сейчас большими и напоминали материнские.

Исакович оцепенел.

Текла бросила свою широкополую шляпу на кровать и, смеясь, села.

— Я спасаю свою глупую маму, спасаю и вас, — сказала она. — Я знаю, что мои родители больше не любят друг друга, знаю, что мама и вы, капитан, встречаетесь.

Она задумчиво смотрела на Исаковича своими темными глазами, точно серна — на оленя, стоящего на опушке леса.

— Видимо, мама не рассказала мне всего, что произошло между вами в Визельбурге! Хотя в сказках говорится, что между матерью и дочерью не должно быть тайн.

Исакович был настолько удивлен и приходом ее и речами, что в первую минуту не знал, что делать. И только сказал, что негоже девушке одной приходить в трактир, что она болтает чепуху и он просит ее удалиться и как можно скорее.