Селим Ялкут - Львовский пейзаж с близкого расстояния

Фриц торговать не умел и не хотел, баронесса продала содержимое чемоданов (вещи сестры он сохранил), ковер, большую часть выручки забрала себе. Фриц не проверял. Одевались они удручающе бедно и жили также. Цухрухт перешел в католичество. Говорили, что поляков будут отпускать на родину, и Цухрухт был наготове. Как новоявленному католику ему нужно было себя проявить, и он принимал деятельное участие в жизни польской общины. Занимал там какой-то пост. Местные поляки к нему постоянно ходили.

Вообще-то, к Цухрухтам у Фрица претензий не было, его приютили и вещи (неожиданно для Фрица) вернули. В те же дни, он пошел регистрироваться в милицию — в трехдневный срок с момента приезда. Предъявил лагерную справку об освобождении. Где остановился? Как думает жить? В ответ на последний вопрос Фриц показал бережно хранимую бумагу, что он является гражданином Румынии.

Бумагу в руках недоверчиво повертели, но отношения с Румынией налаживались, что и как было пока неясно, и Фрица отпустили на неопределенное время, посоветовав далеко не отлучаться и быть на виду. Фриц так и поступил, он надеялся на Румынию. Тут как раз проследовала в Бухарест сестра. Неизвестно как, но о пребывании Фрица в Черновцах стало известно сразу и многим. Как-то он сидел у знакомого в парикмахерской, вбежал мальчишка и сказал, что сестра ждет на вокзале. Как его отыскали, непонятно. Сестра проехала, так они тогда и не встретились, но из Бухареста на адрес Цухрухта стали приходить письма. Как-то Фриц из окна увидел почтальона, тот вручил Цухрухту письмо. Письмо, как письмо, Фриц ничего не заподозрил. На следующий день почтальон прошел мимо, а Цухрухт заглянул к Фрицу: — Вот, тебе только что принесли… Письмо было плохо заклеено и, видно, побывало в чужих руках. Конечно, это было неприятно, но Фриц уже свыкся со своим положением. Многое он понял, лагерь научил.

Понемногу стали проявляться довоенные знакомства. Кое-кто уцелел, вернулся из лагеря, из ссылки. Как-то он встретил человека по фамилии Шерф, несчастного, хуже некуда. Почему Фриц его помнил? Родственник этого Шерфа был некий Марик Фиш, владел в Черновцах крупным магазином — стекло, хрусталь. Четырехэтажный универмаг. Потом Фриц с ним в тюрьме сидел. А этот Шерф был братом его жены. Марик так и остался навеки в лагере, а этот Шерф вернулся. Никого нет, друзей нет, родственников нет. Шерф жаловался. Ни пенсии, ни работы. Вот так и ходит. Совсем один. Это они встретились с Фрицем. Постояли посреди улицы, поговорили, сейчас так, а завтра, кто знает… На следующий день Шерф покончил с собой. Повесился.

Был бывший адвокат Клиглер, знакомый отца. Ходил все время в состоянии страшного возбуждения, не поймешь, может, сумасшедший. Наткнулся на Фрица. — Почему ты не остановился с Л., прошел, не поздоровался?..

— Я его не узнал, если он меня увидел, почему сам не подошел?..

— Ха. Потому, что он такой бедный, ему было стыдно к тебе подойти…

Такие были разговоры, и, действительно, было немало таких, беднее Фрица. Жизнь приобрела фантастический характер, и, главное, люди очень изменились. Весь круг прошлого общения — богатых, уверенных в себе буржуа. Они были сломлены. Удивительно было наблюдать.

Но были, кто жил богато. Эти знали русский язык, умели договариваться с чиновниками. Расхватали квартиры, оставшиеся от сбежавших румын. Пошли взятки, пошли махинации, Черновцы стали городом наглым и циничным. Верховодили, конечно, пришлые, но люди под ними не терялись. Полковник юстиции Рябец был одним из заместителей Вышинского на Нюренбергском процессе. Жена его — еврейка делала с полковником, что хотела, и заодно с Черновцами.

Цухрухт откровенно шпионил, и оставаться у него Фриц не хотел. Приютил на первое время, и за это спасибо. Друг Фрица жил с матерью и сестрой. Нашел Фрицу комнату по соседству, стол, кровать, стул. Хозяйка предложила готовить, но Фриц отказался. Зачем? Он был свободен. А пока подобралась компания из старых черновицких знакомых. Собирались, пили чай. Каждый ждал чего-то, не очень представляя, чего.

Терять и вправду было нечего. На работу он не устраивался, тянул, пытался выбраться в Румынию. Пока его не трогали, и Фриц расширил круг своих поездок. В селе за несколько десятков километров от Черновцов у него был довоенный приятель Аркадий. Первая выезд был к нему. Сначала поездом, а от станции более десяти километров до села.

Аркадий сначала не узнал Фрица, как не узнавали многие, но искренне обрадовался. Даже прослезился. Село жило спокойно и зажиточно. На то были причины, в районе по ночам хозяйничали бандеровцы. Продукты не вывозили, чтобы не ожесточать крестьян. У Аркадия было несколько профессий, официально он работал парикмахером. Нагрузил Фрица бараниной, яйцами, творогом. Дал мешок картошки и помог подвезти до станции на подводе. Фриц вернулся богатым человеком. В городе нашел тележку и привез продукты домой. Свёл дружбу с женщиной, которая заведовала неподалеку молочным пунктом. Выпил разом стакан сливок и пережил тяжелое расстройство. Желудок отвык от жира. Но в общем, жизнь налаживалась.

Комментарий. Если бравый лейтенант румынской армии был сравнительно понятен и прост, то в советское время колоритная и разноплановая личность Фридриха Бернгардовича стала затуманиваться. Как упоминалось в начале повествования, источников для составления биографии Фридриха Бернгардовича было два. Его рассказ и его же интервью, которое случайно попало мне в руки. Это интервью (очень плохого качества и частично вовсе неразборчивое) было интересно тем, что открывало другую сторону жизни Гольдфрухта, его сотрудничество с органами НКВД-МГБ. Иначе события бурной жизни Фридриха Бернгардовича выглядели бы уж слишком удивительными. А так все, похоже, становилось на свои места. Очевидно, что при всей аполитичности (впрочем, вряд ли следует считать нелюбовь к власти состоянием аполитичным) и, возможно, вопреки своей воле, Фридрих Бернгардович стал бойцом невидимого фронта . К этому можно относиться по разному. В конце концов, профессия эта встречается во всех странах и не вызывает, по крайней мере, априори, морального осуждения. Выбора не было. Человек попал на крючок. Каждый сам отмеряет себе меру добра и зла и улаживает отношения с собственной совестью. Среди поучающих моралистов и демонстративных правдолюбцев нашего времени оказалось достаточно своекорыстных и лицемерных персонажей с весьма двусмысленной биографией.

Разночтения в рассказах начались с похода на Бухарест. По одной версии, поход происходил исключительно по инициативе самого героя с благородной целью, повидать сестру и решить, как быть дальше. То есть, это был почти побег. По другой, все было не совсем так. Что из этого выбрать? Более интересная версия оказалась и более полной, задним числом убеждала больше, в ней было много деталей, придумать которые стоило бы труда и воображения, и незачем.