Владимир Щербак - Журба [Повесть о хорошем человеке]

Иван вздохнул. Может, автор «Истории» немного преувеличивает, но как бы там ни было, и сейчас, в двадцатые годы двадцатого столетия, стремена остаются важнейшим элементом верховой езды, поэтому ему надо что-то придумать, чтобы вновь сесть на коня…

Отряд обосновался на одной из своих баз — в районе деревни Буссевка, и потянулись боевые будни: партизаны большими и малыми группами ходили на различные операции, устраивали налеты и диверсии, а Журба «воевал» с входящими и исходящими штабными бумагами, которых оказалось на удивление много. Когда же выдавалось свободное время, он брал под уздцы Воронка и уходил подальше от партизанского стана, поглубже в лес.

В одной руке палочка, в другой поводья, медленная неуверенная походка — он со стороны выглядел довольно жалко. Партизанская стряпуха, а по совместительству разведчица Настена Шкет с болью смотрела ему вслед: куда подевался ладный и ловкий паренек из их села, теперь это был молодой старичок. Она недоумевала, куда и зачем он ходит с Воронком. Здесь была какая-то тайна, а женщины, как известно, народ любопытный.

Воронок раньше принадлежал Борисову. Но командир любил горячих норовистых лошадей, а этот был тихоней. Поэтому Андрей Дмитриевич подыскал себе «буцефала», а «росинанта» оставил при кухне. Журба прикормил его, приголубил, и Воронок стал бегать за ним, как собачонка. Он вполне подходил для задуманного…

Углубившись в лес, отыскав подходящий лужок или поляну, Иван взбирался на коня и приступал к тренировке. Главная проблема была — стремена. Сначала Журба приспособил вместо них большие консервные банки из-под американской тушенки. Ездить вообще-то можно было, но стоило ему привстать в седле, как донышки у банок вылетали. Потом стал всерьез подумывать о том, чтобы использовать стреляные снарядные гильзы от французской гаубицы, которые случайно нашел однажды на брошенных позициях. Однако, поразмыслив и прикинув, отказался от этой затеи: гильзы были тяжелыми и неудобными.

Отчаявшийся Иван решил все же ездить без стремян. Но как-то раз подошел к нему тезка и друг Ванька Шкет и, помявшись, сказал:

— Я слышал… того… ты стремена подходящие для себя ищешь…

— От кого слышал?

— Ну… сорока на хвосте принесла.

— Эту сороку не Настенной ли кличут? — нахмурился Иван. — Ишь, разведчица, выследила!

— Так я… того… выковал давеча стремена-то… Особые, не с двумя дужками, а с тремя. Должны подойти. Попробуешь?

— Ну, давай…

Шкет приволок седло, новенькое, кавалерийское, с удобными луками, со свисающими с него по обе стороны путлицами со стременами на концах. Они и впрямь были необычными: от подножек отходили по три дужки. Иван внимательно все осмотрел, потом свистнул, подзывая коня. Воронок тотчас же подбежал, заранее вытягивая губы для хлебной корки или яблока, но вместо этого на него взгромоздили седло. Он выразил свой протест заливистым ржанием. Не обращая внимания, Журба застегнул подпруги, приладил подперсье и, отстранив руку Шкета, сам поднялся в седло. Осторожно вставил изувеченные ноги в необычные стремена. Привстал на них, сел, снова привстал. И просиял: было удобно!

— Ну как? — тоже улыбаясь, спросил молодой кузнец.

— Дуже гарно! Нога сидит як птаха у клетци! Дякую, Ваня! Ты наикращий коваль! Ннно!

Последнее восклицание относилось, разумеется, к коню, и тот, помотав гривой, словно отказываясь работать, нехотя, шагом тронулся с места.

— Швыдче, Воронок, швыдче!

Конь, направляемый твердой рукой и надежными стременами, помчался по поляне, огибая шалаши и землянки, отбрасывая назад комья грязи. Один из них попал в костер, подняв сноп искр. Настена закричала: «Ты чого робишь, ирод!» — но тут же засмеялась:

— От чертяка! — И, заслонясь козырьком ладони, посмотрела вслед всаднику, мчавшемуся уже к опушке леса. Это был уже не старичок, а вновь лихой хлопец, джигит!

Лишь через час вернулись на базу Журба и Воронок, оба в поту, облепленные слепнями. От морды коня летели хлопья пены. Усталый Иван был на седьмом небе от счастья. Командир Борисов, увидев его, одобрительно усмехнулся:

— О, я вижу, ты снова на коне! Молодца! Однако не забывай и канцелярию, тоже, брат, важное дело!

Наступил август двадцать второго года, лето и война шли к концу. НРА показывала свой нрав: гнала врагов от сибирской тайги до японских морей. Красный полководец товарищ Блюхер одолел второй по счету Перекоп — Волочаевку, освободил Хабаровск. Оставалось с боем взять Приморье — интервентов и белой армии оплот.

Какой тогда была Приморская область, каким был Владивосток? Об этом Журба с интересом прочитал в одной из местных газет в статье сотрудника министерства иностранных дел Дальневосточной республики Константина Харнского:

«Этот скромный окраинный город похож на какую-нибудь балканскую страну по напряженности жизни, на военный лагерь по обилию мундиров. Кафе, притоны, дома христианских мальчиков, бесчисленные, как клопы в скверном доме, спекулянты, торгующие деньгами обоих полушарий и товарами всех наименований. Газеты восьми направлений. Морфий и кокаин, проституция и шантаж, внезапные обогащения и нищета, мчащиеся автомобили, кинематографическая смена лиц, литературная и прочая богема. Напряженное ожидание то одного, то другого переворота. Мексиканские политические нравы. Парламенты. Военные диктаторы. Речи с балконов. Белогвардейцы и партизаны, монархический клуб рядом с митингом левых. Взаимное напряженное недоверие. Американские „благодетели“. Шпики. Взлетающие на воздух поезда в окрестностях. Пропадающие неизвестно куда люди. Бесконечные слухи, то радостные, то пугающие, слухи, которыми, кажется, пропитан воздух. И полная изолированность от Москвы, превратившейся во что-то недоступное, более далекое, чем Нью-Йорк или Лондон. А над всем интервентский кулак!».

Газету привезла из Владивостока учительница Галина Евгеньевна, недолго побывшая в отряде. Она приехала в Спасск за своими вещами и попросила знакомого ей связного отвезти ее на партизанскую базу, чтобы попрощаться со своими учениками. Разыскала она и Журбу. Они сидели на скамье, над которой дикий виноград образовал уютный полог. Настёна Шкет, возившаяся на кухне, со злостью смотрела на них и нарочито громко гремела посудой.

Меня приняли на службу в Дальневосточный университет, на восточный факультет. У меня там есть друг, он помог…

На слове «друг» она запнулась и искоса посмотрела на Ивана и с какой-то виноватой усмешкой проговорила:

— Почти как по Шекспиру: «Башмаков она еще не износила, в которых шла за гробом мужа, и вот она… жена другого!». Правда, Юра был мне женихом…

— А этот — уже муж? — глухо спросил Иван, глядя себе под ноги.