Недостреленный [СИ, с илл.]

Поднимаюсь, подхожу к лежащему телу. В голове виднеется пулевое отверстие, даже пресловутый "контрольный в голову" не нужен. Оборачиваюсь на Лизу. Та стоит, потерянно опустив руку со своим меленьким браунингом, белея лицом, и её начинает трясти от нервного напряжения:

— Я… Саша, я его убила… Я убила человека!..

— Ты стреляла в бандита! — твёрдо и с нажимом говорю я девушке. Делаю паузу, у Лизы выражение глаз становится более осмысленным, и я продолжаю, — Он сам признался, что связан с Хитровкой. И живых после такого признания он нас в итоге бы не оставил. А убил уже его я.

— Саша, я… Ты… Ты меня презираешь?… — у Лизы задрожали губы, — Ты не хотел, чтобы я к тебе подошла…

— Глупышка моя, я тебя люблю, — говорю я мягко и подхожу к девушке. Аккуратно вынимаю небольшой браунинг из опущенной Лизиной руки, поднимаю с земли сумочку и кладу в неё пистолетик. Свой браунинг прячу в наплечную кобуру. Бережно обнимаю девушку и шепчу на ушко:

— Солнышко, ты молодец! Я сказал тебе не подходить, чтобы мы оба под прицелом не оказались.

— Правда?… — Лизины глаза с надеждой и затаённой радостью смотрят на меня.

— Правда, Лизонька, — утвердительно говорю я и предлагаю, — А теперь надо отсюда уходить.

— Ой, что же будет? — пугается Лиза и прижимается ко мне.

— Ничего не будет, — говорю ей. — Вот твоя сумочка, держи, — и Лиза вцепляется в сумочку обеими руками.

Отстранившись от девушки, я обхожу площадку, наклоняюсь и нашариваю на земле четыре гильзы, три моих, одну Лизину, и кладу их в карман. Поднимаю свой наган и убираю в кобуру на поясе.

— Лиза, у тебя есть платок на голову? — спрашиваю я.

— Есть, — отвечает девушка. — А для чего он тебе?

— Шляпку твою тебе сменить. Для неприметности, — объясняю ей.

Лиза, стараясь не смотреть в сторону убитого, запихивает небольшую шляпку в сумку, и повязывает на голову платок на манер фабричных работниц, пряча тёмную косу.

— Вот и ладно, — говорю я, глядя её. Ещё раз быстро осматриваю место вокруг. Четких отпечатков следов нет, Лизины туфли на невысоком и широком каблуке, так что не оставили явных углублений в земле. Порядок, надо быстрее сматываться. Беру Лизу под локоток и веду к выходу из закутка. Перед поворотом прислушиваюсь и, не слыша подозрительных звуков, выхожу с Лизой в пространство двора, и мы быстрым шагом двигаемся в сторону улицы, параллельной нашему обычному маршруту.

Мы ушли по другим сумеречным улицам в соседний район Москвы, и пока мы кружили, я обдумывал ситуацию. Следов мы не оставили, баллистическую экспертизу сейчас не делают. Нас могут узнать разве что случайный свидетели рядом с местом стрельбы, но таковых нам не попадалось. Обычные люди не стремятся выходит в тёмное время суток из дому, милицейских патрулей мы тоже не встретили. Можно уже возвращаться домой. Мысли свернули на философствование. Только недавно, в Петрограде, я не смог прикончить готовящегося убийцу Урицкого, рука не поднялась, пожалел поэта. Подумал тогда, что я всё-таки мало изменился с прошлой мирной "интеллигентской" жизни. А сейчас убил человека, бывшего "коллегу", и рука не дрогнула. Раньше бы прежний "я" пытался договориться, разъяснить ошибку, у меня и разрешение на отпуск было от Сталина. Но, выходит, я тоже как и многие воспринял веянье "века сего" — шлёпнуть противника в нынешних условиях проще, меньше проблем и надёжнее, а то он тебя шлёпнет первым. В своё оправдание я понимал, что Рогов, по его собственному признанию, с дореволюционным уголовным прошлым. И, скорее всего, он пристрелил бы меня с объяснением как подозрительного дезертира или "при попытке к бегству", доказывай потом всем, что я был в отпуске. И Лизу тоже ничего хорошего не ожидало. Да и копаться в моём местном прошлом я бы давать повод не хотел. А пришлось бы, если бы он озвучил свои подозрения Розенталю. Удалось ли бы отговориться амнезией, не знаю. Так что правильно, думаю, я поступил. Однако лёгкость, с которой я пошёл на такой шаг, настораживает, как бы в привычку не вошло.

Дома, мы вели себя, как-будто ничего не случилось. Я выгрузил из вещмешка остатки сухого пайка, приготовили с Лизой ужин, поел горячего. Затем почистил свой браунинг, а заодно и наган. Привлёк Лизу к чистке её собственного "дамского" браунинга, пусть приучается ухаживать за оружием и без меня. Закончив чистку и зарядив оружие, с наслаждением помылся после долгих дней пути. Переоделся в чистое нательное бельё, Лиза тем временем начала расстилать постель, я подошёл к ней, приобнял, и тут у нас сорвало крышу. А вместе с крышей мы начали срывать друг с друга одежду, упали на не до конца разостланную кровать, впились в губы друг другу. Мои руки обнимали, сжимали, проводили по красивому Лизиному телу, охватывали её грудь, бёдра, ласкали её лицо. Лиза крепко обняла меня, закинув руки мне за шею, а ногами обхватив мою поясницу… После долгой разлуки, как в первый раз. А потом и как во второй тоже…

Уставшие и расслабленные, мы лежали в кровати, которую пришлось всё-таки полностью перестилать. Лиза положила голову мне на плечо, вздохнула, потом тихо сказала:

— Сашенька, я должна тебе рассказать… Прости меня, пожалуйста. Я утаила от тебя, что я… Что мои родители…

— Солнышко, если ты скажешь, что ты дворянка, да хоть бы и княжеских кровей, это нисколько не изменит то, что я тебя люблю. Такую, какой тебя повстречал там, в Петрограде, и такую, какая ты со мной, — ответил я и поцеловал в макушку.

— Правда?… — Лизины глаза радостно распахнулись.

— Правда, Лизонька.

— Прости, что я скрывала от тебя… Я всё хотела тебе признаться, но никак не могла собраться с духом, найти подходящий случай.

— Расскажешь мне о себе, потом, когда захочешь? — спросил я.

— Тебе интересно? — успокоенно улыбнулась Лиза. — Расскажу, соберусь и расскажу. Всё-всё, что ты захочешь, — сонно продолжила девушка, повозилась немного, закинула на меня руку и ногу и заснула.

А я лежал и думал. Вот у моей любимой девушки, можно сказать, жены, имеются скелеты в шкафу. По нынешним временам обычные такие скелетики, маленькие, с мышку. Как же мне ей рассказать о своём собственном прошлом? У меня-то там в шкафу целый динозавр…

Утром Лиза вскочила, как обычно, собираться на работу. Я поднялся чуть попозже, мы позавтракали, и я сказал ей, что вечером могу вернуться и затемно, пусть не волнуется. Оделись, проводил Лизу до Третьего Знаменского, перед входом она на мгновенье прижалась ко мне, поцеловала и скрылась за тяжёлой двустворчатой деревянной дверью. А я отправился в Замоскворечье.

Прошёл всю Пятницкую улицу, вспомнив из прошлой жизни детективный сюжет "Трактир на Пятницкой" о молодой советской милиции, пересёк Садовое кольцо в самой южной её части, продолжил путь по Большой Серпуховской, перешедшей в Павловскую улицу. Расположение нужного мне места я узнал ещё вчера на вокзале по приезде в Москву. Ближе к пункту назначения спросил пару раз у прохожих, мне показали дорогу, и вот я подошёл каким-то переулком к заводу Михельсона, выпускавшему в Первую мировую войну снаряды. Здесь, в гранатном корпусе завода сегодня должен состояться митинг на тему "Две власти (диктатура пролетариата и диктатура буржуазии)", оратор Владимир Ульянов-Ленин, который выступал на этом заводе уже не первый раз. Здесь, на этом заводе было довольно сильное влияние большевиков и им сочувствующих.