Недостреленный [СИ, с илл.]

Я уточнил у Софьи Александровны адрес её квартиры и продиктовал по телефону. Осталось только ждать.

Прибыл Маршалк довольно быстро. Ну тут со Знаменского и пешком за полчаса дойти можно, а он, скорее всего, взял извозчика. Позвонил в квартиру, хозяйка открыла ему дверь. Выглядел Маршалк представительно: строгое черное пальто из хорошей ткани, меховая шапка. Войдя, он поздоровался с нами, снял шапку и представился:

— Маршалк Карл Петрович, уголовно-розыскная милиция.

— Романовская Софья Александровна, — ответила пожилая женщина и пригласила. — Прошу вас, пройдемте в кабинет.

В кабинете Маршалк заинтересовался представшей перед ним картиной с лежащими телами. Он нагнулся, осмотрел убитых, обратил внимание на выбоину в стене, попросил меня предъявить револьвер, посчитал стреляные гильзы в барабане. Изучил оружие грабителей, заметил, что револьвер первого производил один выстрел. Вгляделся в бумажку якобы от ЧК, найденную мной. Затем мы поднялись на четвёртый этаж, открыли незапертую дверь квартиры и увидели лежащую в прихожей убитую выстрелом женщину средних лет. Софья Александровна выглядела бледно, но держалась прямо, хотя было видно, что дается ей это нелегко. Она узнала в убитой свою соседку с верхнего этажа. Вернувшись обратно на третий, Маршалк выслушал мой рассказ о событии и деталях ограбления, задавая уточняющие вопросы. Когда я упомянул, что узнал лицо одного из бандитов, бывшего на Малой Дмитровке среди анархистов, Маршалк поморщился: "Их, к большому сожалению, сложно приструнить. Они бросаются громкими словами о свободе и революции, а сами, на мой скромный взгляд, враги любого порядка и любой власти. Попомните моё слово, молодой человек, и нынешняя власть еще столкнётся с ними".

В это время приехал Розенталь с чекистом, представившимся как товарищ Петерсонс и говорившем с явным акцентом. Он осмотрел трупы грабителей:

— Нет, это не наши.

— Вот их якобы "мандат", — показал ему Розенталь. — Похоже на явную подделку.

— Очень грубую подделку, — подтвердил Петерсон. — Не оформлена должным образом, печать смазана, подпись не различима. Даже не потрудились. Это ваше дело, обычное ограбление.

— Молодой человек видел одного из них среди анархистов около захваченного купеческого собрания на Малой Дмитровке, — добавил Маршалк еще одну подробность. Петерсонс недовольно прищурился:

— Анархисты… Который из них?

— Вот этот, — указал я.

— А вы кто? — задержав на мне колючий взгляд, спросил Петерсонс.

— Это товарищ Кузнецов, они с женой приехали к нам из Петрограда с мандатом Комитета охраны, — вставил Розенталь. Недоверие во взгляде чекиста значительно уменьшилось:

— Из Петрограда… Это отлично. Расскажите, когда и как вы его видели? — спросил Петерсонс, кивнув на грабителя.

Я описал нашу поездку в день приезда, неожиданную пальбу и вышедших из особняка анархистов, Петерсонс задумчиво слушал.

— Мы заберем трупы, предъявим лидерам анархистских групп для опознания. Попробуем надавить, чтобы прижали своих, — произнёс чекист. — Пришлю подводу. Товарищ Кузнецов, возможно, вы нам понадобитесь. На этом всё. До свиданья, товарищи, — попрощался он и ушёл.

"Вот уже и ЧК обо мне знает, засветился, — недовольно подумал я, — радует хоть, что в хорошем ключе".

После ухода чекиста мне пришлось повторить еще раз описание событий и своих действий, теперь и для Розенталя. Он выслушал и задал вопрос:

— А когда вы, товарищ Кузнецов, поняли, что это не из ЧК?

Я рассказал про свои доводы и добавил:

— А когда прочитал этот поддельный мандат, то всё подтвердилось.

— А вы, молодой человек, оказывается, грамотный, — удивился Маршалк, — поскольку смогли прочесть этот "мандат".

— Читаю я хорошо, — стушевался я, недовольный своей болтливостью, — я в другом смысле учиться хотел…

— А ну-ка берите и пишите… — Розенталь пододвинул ко мне письменный прибор и лист бумаги на столе в кабинете. — Готовы?

Я присел на стоящий рядом стул, открыл крышку чернильницы, неловко взял в руки ручку с металлическим пером, примеряясь к ней. Первый раз в жизни беру в руки такую ручку и перьями пишу первый раз. "Как их держать-то, чтобы руки в чернилах не измазать?" — подумал я и ответил:

— Готов…

— Пишите, — сказал Розенталь. — Вся власть Советам!

Я написал эту фразу, макая несколько раз ручку в чернильницу и царапая пером по бумаге. Нажим я регулировать совсем не умел, и линии у меня выходили то жирными, с каплями клякс, то тонкими и бледными. Металлическое перо цеплялось за бумагу, особенно не хотело оно двигаться вбок, оставляя за собой бороздки. Буквы вышли кривыми, как будто писал первоклассник. Розенталь посмотрел на мои мучения и только хмыкнул. Маршалк взглянул на написанный текст и поправил меня:

— Вот здесь, молодой человек, вместо "есть" пишется "ять", а в конце вы забыли "ер". Но, в целом, не дурно, я ожидал худшего. Но учиться вам, несомненно, понадобится, так оставлять нельзя, — добавил он.

Я подумал про себя, что недолго мучиться осталось с этими "ятями" и "ерами" на конце – через полгода пройдёт реформа орфографии.

— Будете пока, если понадобится, писать карандашом и осваивать правописание, — вынес решение Розенталь. — Мы вас принимаем в уголовно-розыскную милицию. Вы показали себя с хорошей стороны. Ваша бдительность, принятое решение и умелое исполнение обезвредило врагов рабоче-крестьянской власти и спасло жизнь гражданки.

"Вляпался, не отвертишься, — мысленно огорчился я. — Доброе дело не останется безнаказанным… С другой стороны, работы у меня нет, а тут паёк, столовая. И от ненужного внимания ЧК меня эта работа хоть как-то прикроет".

— Я согласен, — кивнул я Розенталю.

— Только вот что ещё я хотел вам сказать, молодой человек, — добавил Маршалк. — В ваших условиях цейтнота и их численного превосходства вы предотвратили ограбление на довольно приличном уровне. На вашей стороне была внезапность и то, что грабители не ожидали нападения, вы напали первым. Вы сначала стреляли, а потом, образно говоря, сказали "руки вверх". Но, хочу заметить, мы не налётчики. Мы не стремимся уничтожить преступников, а должны передать их правосудию. Поэтому в дальнейшем постарайтесь вначале предложить сдаться, и стреляйте в случае отказа.

Я подумал, что и правда, стал почему-то легко относиться к стрельбе в людей. Может быть, я еще эмоционально не принял, что живу обычной жизнью, пусть и в прошлом и в другом теле, и для меня окружающее до сих пор имеет привкус виртуальности? Но вокруг не игровые компьютерные персонажи, а живые люди. Или веяние этого времени уже коснулось меня – времени, где ценность человеческой жизни падала с каждым годом, каждым месяцем. Началось еще раньше, с террора народовольцев и эсеров, которому даже сочувствовала часть образованного и "приличного" общества. Продолжилась с разгоном шашками и стрельбой царской власти по демонстрантам, с озлобленными крестьянскими восстаниями и не менее озлобленным их подавлением, вооруженными столкновениями в пятом году. Несколько лет Первой мировой войны приучили многих к смертям, своим и чужим, и научили использовать оружие массы людей. Две революции подряд, буржуазная и социалистическая, сломали прежние устои и привычные порядки в сознании людей. А дальнейшее разделение и ожесточение Гражданской войны сведет человеческую жизнь к совсем малой величине. Потеря авторитета любой власти и утрата веры привела к тому, о чем предупреждал Достоевский в "Братьях Карамазовых" словами одного из персонажей: "Если Бога нет, то все дозволено".