Недостреленный [СИ, с илл.]

— Завтра утром кормить будем, — хмуро ответил милиционер, закрывая за ним дверь на ключ. — Вон кувшин с водой, потерпишь…

После быстрой и удачной поимки Рябого мы с Пашей обрадованные были отведены тем же Морозовым в комнату в соседнем с милицией доме, где могли поспать до утра, чтобы завтра попытаться уехать с пойманным бандитом в Москву. Комната, по-видимому, и использовалась для подобных целей – дать иногда сотрудникам переночевать, в ней стояли четыре разных по виду металлических кровати, на высоких спинках которых были разные завитушки и металлические шарики. На пружинных сетках кроватей лежали старые ватные матрасы, застеленные потёртой тканью. "Клопы бы не покусали…" — подумал я. — "Кто знает, как тут у них с этим. Ещё и домой принесёшь".

— Ты, Паш, как хочешь, а я на матрасах спать не буду, — заявил я. — На сетке полежу, пиджак постелю. А то вдруг у них тут клопы водятся.

Паша, подумав, тоже согласился со мной. Притащить этих кусачих паразитов в одежде домой в Москву желания не было. Мы убрали матрасы на одну кровать в углу комнаты, перекусили остатками продуктов из наших мешков и улеглись спать.

Этой ночью за окном постреливали почему-то больше привычного. Или это у них тут в Ярославле обычное явление? К утру стрельба разгорелась ещё сильнее. Утром в дверь забарабанили, и из-за неё послышался голос Морозова:

— Комиссар Фалалеев срочно просит к нему прийти! Пойдёмте, я проведу.

— Щас, оденемся, — крикнул я, цепляя на себя свою портупею, надевая пиджак и наматывая обмотки на ноги. Спали мы не особо раздеваясь.

Закончив с одеванием и обуванием, и схватив наши мешки, мы открыли дверь и увидели бледное с пятнами румянца на щеках лицо "студента".

— Ну, веди что ли, Сусанин, — выдал в шутку я, на что Морозов дёрнулся, развернулся и пошел быстрым шагом.

Вход в здание милиции чем-то отличался от вчерашнего, но на ходу я не смог сообразить, чем. В кабинете комиссара обнаружились стоящими сам Фалалев, Греков в той же белой рубахе, но с закатанными рукавами, и сидящий на полу привалившийся к стене худощавый парень со связанными руками, в военной форме, со следами свежих побоев на лице, зло глядящий на всех. Не успели мы с Павлом удивиться и высказать вопросы, как Греков шагнул ко мне, выхватил из моей открытой поясной кобуры наган и наставил его на меня. Боковым зрением я заметил, что Морозов так же внезапно вытащил револьвер у Павла. Фалалеев обратился к нам:

— Граждане, этой ночью власть в Ярославле и некоторых других городах вырвали из рук большевиков, и она перешла в руки Северной Добровольческой Армии. Во главе Правительства стал представитель генералов Алексеева и Деникина Борис Савинков. Повсеместно рабочие и крестьяне переходят на нашу сторону, вооружаются и вступают в наши добровольческие отряды. Поскольку вы, граждане, не являетесь предателями-большевиками, то мы даём вам возможность примкнуть к нашему истинно народному восстанию и доказать на деле свою преданность народу. Вот перед вами, — Фалалеев сделал небрежный взмах кистью руки, — большевицкий мерзавец. Убейте его и вступайте в наши ряды.

На этих словах Греков ногой ударил того парня в живот, парень попытался закрыться связанными руками, но ему это не совсем удалось, и он согнулся от удара.

Ожидая нашего ответа, Фалалеев подвесил к поясу две гранаты, а Греков свободной рукой вынул из мешка на столе с десяток цилиндриков длиной чуть больше ладони и моток черного толстого то ли провода, то ли веревки.

— Греков, зачем тебе это всё? — поморщился Фалалеев.

— На артскладе ночью взял, дома большевиков буду взрывать, вместе со всеми ихними… — нехорошо усмехнулся Греков.

— Ну так как, граждане, каково ваше решение? — обратился к нам Фалалеев.

"Ситуация аховая, — с мрачной решимостью подумал я. — Тут либо ты убьёшь, либо тебя. Делать нечего, выбор небольшой…"

— Да я, собственно, никогда с большевиками быть не хотел, — говорю я. — В милицию пошёл, чтобы еда была, совсем голодно было. Ну, и грабителей ловил, да.

Незнакомый большевистский мерзавец вскидывает голову и смотрит с вызовом, Павел уставился на меня, а я продолжаю:

— Я и сам из деревни, и брат у меня тама, люто большевиков не любит. Вот чего пишет мне, что большевики творят-то… — и я, сделав небольшой шажок вперёд, лезу левой рукой за борт пиджака. Рука нащупывает деревянную рукоятку и "грибок" на навершии. Резкий взмах левой рукой, и финка лезвием полностью погружается в грудь Грекову, стоящему слева от меня. Глаза его стекленеют, но он какое-то мгновение продолжает стоять на ногах. Сжатыми и согнутыми пальцами правой руки бью что есть силы Фалалееву, стоящему справа, в кадык. Фалалеев хрипит, отшатывается, хватается за горло, и падает. Краем глаза замечаю, как кулак молодого рабочего Никитина бьёт по голове Морозова, и тот оседает на пол. Тут и у тела Грекова подгибаются ноги, и он валится вниз.

У меня уже больше десятка убитых в перестрелках бандитов на счету, и вроде привык, но ножом орудовать совсем не то, что пулей. Тяжелые были ощущения, убивать вот так собственными руками человека… Повторять не хотел бы. Но, как видно, находясь здесь, в этом времени, уже огрубел, и подобные чувства, нахлынув, вытеснились осознаванием текущей хреновой ситуации.

— А я в тебе Саш, и не сомневался, — облегченно сказал Павел. — А уж когда ты про брата сказал, то уж сразу догадался, что опять ты что-то придумал. У тебя и брата-то нет…

— Это хорошо, что не сомневался, — перевёл дух я. — Не поверил бы мне, промедлил, и Морозов нас тут обоих бы из нагана в два счёта уложил. Ты как его?

— Вроде живой ещё… — ответил, склонившись к "студенту" Паша. — Мозготрясение-то точно будет.

Проверяю Фалалеева. Тот еще дёргается, но уже не жилец.

— Вы откуда? Из ВЧК? — разлепил слипшиеся от засохшей крови губы сидящий у стены парень.

— Не угадал, из московской уголовно-розыскной милиции, — отвечаю я. — А ты кто такой? — обратился я с вопросом к избитому парню.

— Громов Александр, военный комиссар Ярославского уезда, большевик, — хрипло, но чётко представился тот.

Я выдёрнул финку, вытер об одежду Грекова и спрятал в ножны.

— Тёзка, значит, — присел я рядом с ним, разматываю ему связанные руки. Отвязанную веревку кинул Паше со словами:

— Морозова свяжи, и кляп какой-нибудь засунь, чтоб не орал.

— Сделаю… Не развяжется… — проговорил Павел, связывая бесчувственного "студента".

— Ну что, тёзка, идти сможешь? И куда пойдём? Это ж твой город… — это я Громову.

— Схорониться надо. Белая контра мятеж подняла, офицерьё лютует. Из Советов, слышал, многих убили, — кряхтя и держась за бок, Громов кое-как встал на ноги. Подошёл к телу Грекова, со злостью плюнул на него, — Паскуда был, а не человек. Меня схватили, когда жену мою бил, и ребенка новорожденного чуть не убил до смерти, свои его остановили…