Кристин Лёненс - Птица в клетке [litres]

– Никогда. Для меня ты – это всегда только ты! Со своим именем, со своим телом!

Я побледнел от ярости, что, похоже, чрезвычайно позабавило Эльзу. Меня будто освободили от чар, от какого-то заклятия: наблюдая сверху вниз за ее кочующими руками, я не испытывал ровным счетом ничего, даже когда они двинулись по моей ноге к той части тела, которая обычно первой шла на примирение. Мне хотелось развернуться и уйти, но какое-то ноющее любопытство требовало проверить, насколько искренни ее поползновения. Как гинеколог, я проник в ее потаенную сферу – в тот узкий промежуток, который не способен лгать. Ее страсть, как ни странно, оказалась неподдельной, и моя металлическая холодность только распаляла ее желание, а вместе с ним и мою ненависть.

– Ну, говори. Кто я сейчас?

Эльза прикусила мою губу и как бешеная впилась ногтями мне в грудь. С нарастающим садизмом она причиняла мне боль, но я, сделав над собой усилие, даже не содрогнулся.

– Наконец-то… мужчина… Mensch , – ответила она, с силой сжимая мне тестикулы.

Если я опустился на пол, то лишь для того, чтобы ее испытать, хотя и боль, наверное, не прошла бесследно. Я обводил Эльзу ледяным взглядом, а она лежала с закрытыми глазами и продолжала свои несовершенные пытки.

– Открой глаза! – потребовал я, и она повиновалась с ненавистным мне заискивающим, блудливым видом. – Смотри на меня, кому сказано! Вот сюда! Не смей отворачиваться! – Я сдавил ей виски, чтобы она шире раскрыла глаза, и заставил внимательно рассмотреть мой орган – сначала спереди, затем сбоку. Мой взгляд выражал решимость и угрозу. – Ублажай, не то он тебя убьет! И берегись, если я замечу, как ты превращаешь хотя бы малую часть меня в кого-то другого!.. Хотя бы малую часть! – С этими словами я ткнул пенисом ей в глазницы.

Закончилось это как борцовская схватка, нацеленная скорее на причинение боли, нежели на выражение любви. Когда этот уродливый акт подавления или чего-то сходного завершился, Эльза намотала прядь моих волос на палец и выговорила:

– Я знаю, ты меня любишь, Йоханнес… И порой думаю, что я тебя недостойна… Во мне есть подлость.

Вздернув бровь, я принял ее извинение, которого определенно заслуживал, и спросил:

– Неужели? Из чего это следует?

– Даже не знаю, просто иногда, время от времени…

– Ну-ну? Иногда, время от времени?..

– Как бы это сказать… – Она сделала паузу и провела рукой по грубому полу в шахматную клетку, оставшуюся от снятых каменных плит. – Если… понимаешь… учесть все, чем ты жертвовал, поступался, рисковал, занимался ради меня… И как я с тобой обращалась… Мы оба знаем, что я тебя терзала.

– Да, в моем теле память об этом свежа.

– Ну, просто… если выплывет правда… Кто ты и кто я… Вся подноготная… Вся прекрасная правда, вся жуткая правда. Помнишь, как ты однажды сказал, когда у меня не оставалось ни силы воли, ни причин жить дальше? Правда – это опасная материя, которая для жизни не обязательна. – Эльза делала упор на слово «правда», произнося его с раскатистым «р» и смакуя, как тонкое вино.

Сколько же она знала? И сколько не желала знать? Для чего открывала мне мрачные истины – чтобы я открыл ей свои? Или наоборот: чтобы позволить мне не раскрывать своих истин? Как защитник, я ее волновал. Как простой сожитель, навевал нестерпимую скуку. От героической и мощной личности опускался до заурядного типа, который к ней прикипел. Чтобы меня захотеть, ей нужно было во мне нуждаться. И все же я раскрыл ей свою правду – это требовалось мне самому.

Я пробормотал:

– Да, помню – я сморозил глупость. Ложь – необременительная попутчица, которая вытащит тебя из любой передряги. Ненадолго. Но потом она предаст и превратит твою жизнь в руины…

– Многие живые существа обретаются на руинах – это их дом. По-твоему, не допустив ни единой лжи, я смогла бы выжить? Вряд ли. Я бы просто выпорхнула на волю. Ну то есть сделала бы такую попытку, как та птичка, что выпорхнула из окна и улетела на край света, никак не поблагодарив, ни разу не оглянувшись, а просто хлопая крылышками. – Она изобразила взмахи крыльев и как будто взмыла в вышину с резким, диковатым блеском в глазах. – И разбилась бы о землю. А тут наваливается реальность – клыкастая свобода. Разум тянет книзу мысли, душу тянет книзу совесть. Если кого и сводить с ума – то одну себя. Падение с небес длится долго. – Она присвистнула, изображая нисходящий звук, и опущенными руками с силой хлопнула себя по бокам. – При ударе о землю веером разлетаются перья и косточки. Нет, Йоханнес, уж ты держи правду при себе, если хочешь удержать меня.

Сундук с просверленными для доступа воздуха отверстиями был выложен пуховыми одеялами. Я небрежно придержал крышку, запуская Эльзу внутрь. Ни один мужчина не будет раздевать Эльзу жадным взглядом – только я. Она никогда не посмотрит ни на одного мужчину, кроме меня . По ее скрытным взглядам я понял, какой уязвимой она сделалась после своих признаний – очевидно, прикидывала, не сброшу ли я ее сейчас в Дунай. Ей было никак не устроиться внутри сундука, тем более что она сильно прибавила в весе. Чтобы занимать как можно меньше места, ей приходилось до предела наклонять шею и прижимать колени к груди. Я сказал, чтобы она ни о чем не беспокоилась, и, зная, что пути назад нет, повернул ключ.

Грузчики приехали точно в назначенное время и к полудню погрузили весь скарб, кроме одного ревностно оберегаемого мною сундука. Судя по тем взглядам, которые то и дело бросали на него грузчики, им думалось, что он набит золотыми кронами времен монархии. Такси тоже не задержалось, и водитель, заметив мои мучения, бросился мне помогать. Сундук никак не помещался в багажник, и шофер, матерясь на каком-то диалекте, перевернул его набок. Мы услышали глухой стук.

– Там ничего бьющегося нету?

Я только помотал головой, хотя и содрогнулся от ужаса. Стоило мне занять место рядом с водителем, как из сундука донеслось отчетливое царапанье и приглушенное мяуканье. Я завел нервный разговор о погоде, но таксист его не поддержал.

– Куда едем?

– Будьте добры , – выдохнул я, – Десятый район, Бухенгассе, дом шесть.

Заскрежетал ручной тормоз, и я вышел на тротуар, засыпанный ореховой скорлупой, которую выплевывал сидящий на пороге старик. Я торопливо расплатился с водителем, причем добавил неплохие, с моей точки зрения, чаевые, но он принял деньги хмуро и тут же сорвался с места, оставив меня стоять рядом с сундуком. Новая квартира находилась на четвертом этаже, а грузчики как сквозь землю провалились.

– Хи-хи-хи! – развеселился старик и жестами изобразил, как взваливает сундук на плечо.

Я понял, что немецкого он не знает, а по его виду (и запаху) догадался, что живет он не в этом доме, а, скорее всего, где придется.