Исай Калашников - Жестокий век

Почему-то вспомнилось первое в жизни большое сражение – с меркитами за рекой Хилхо. Тогда он пялил глаза на строй вражеских воинов и не мог вникнуть в повеления Ван-хана, ничего не понимал из-за возбуждения, похмельной тяжести в голове и нетерпеливого желания прорваться к Борте.

Давно он уже не тот. Холоден и трезв его рассудок, еще не начатая битва и раз, и два, и три проходит перед его мысленным взором, он расставляет свои тысячи то так, то иначе. И постепенно из всего этого вызревает решение.

За спиной в ожидании замерли нойоны. Он повернулся в седле, остановил взгляд на Джарчи и Хулдаре.

– Со своими урутами и мангутами пойдете прямо. Бейте, чтобы из глаз искры сыпались. Пусть думают, будто тут мы и наносим главный удар. Тем временем… Алтан, Хучар, дядя, со своими воинами сломайте их правое крыло и по берегу реки прорывайтесь за спину татарам. С остальным войском я ударю на их левое крыло, сомну его и окажусь у татар сбоку. Всем все понятно?

– А если мы не прорвемся? – спросил Даритай-отчигин.

– Если задуманное не удастся, без суеты и страха отходите назад и вставайте на то место, которое занимаете сейчас. Отсюда не сдвигайтесь ни на шаг. Кто побежит, тому – смерть.

– А если не удержимся?

– Дядя, если есть силы бежать, кто поверит, что их не осталось, чтобы драться? Запомните и другое. Если враг побежит, гоните его до полного истребления. Не обольщайтесь добычей. Даже если слитки золота будут блестеть под копытами коней, не смейте останавливаться. Уничтожим врагов – все будет наше.

От татарского войска отделился всадник на вороном коне, галопом промчался по равнине, остановился на расстоянии полета стрелы, приложил ладонь ко рту, крикнул:

– Эгей, рыжий кобель, выезжай сюда! Своим мечом я сбрею твою красную бороду!

Татарин горячил коня, помахивал сверкающим мечом. Кто-то выпустил стрелу, но она не долетела, воткнулась в землю, взбив облачко пыли. К Тэмуджину подскочил Хасар, его глаза горели, ноздри хищно раздувались.

– Дозволь снять ему голову!

– Нечего заниматься глупыми забавами.

– Эй, рыжий корсак, боишься? – надрывался татарский храбрец. – Мы отправили на небо твоего отца и многих людей твоего рода. Пришел твой черед, хан трусливых!

– Хулдар, Джарчи, начинайте.

Уруты и мангуты с визгом бросились вперед. Тэмуджин поскакал на левое крыло татарских войск. Его обогнал Джэлмэ, оглянулся, блеснув ровными белыми зубами. За ним мчались долговязый Субэдэй-багатур, маленький ловкий Мухали, веселый болтун Хорчи… Он натянул поводья, пропустил воинов, поискав глазами возвышенность, поднялся на пологий холмик. Рядом встали туаджи, готовые мчаться с его повелением в самую гущу битвы, подъехали Боорчу, Джэлмэ с его сыном Джучи и приемышем матери Шихи-Хутагом. Ребят он впервые взял в поход. Широко раскрытыми глазами смотрели они на битву. И гул ее, взлетающий к небу, заставлял их вбирать голову в плечи.

Неустрашимые уруты и мангуты мертво вцепились в «туловище» птицы-строя, и оно, тучнея, стало отодвигаться, шевельнулись «крылья», вкрадчиво расправились, готовясь к охвату. Тэмуджин выжидал. Пусть враги почувствуют вкус близкой победы, пусть возликуют. Теперь пора…

По его сигналу на правое крыло навалились нойоны-родичи, растребушили, разметали татар и ринулись в тыл. Главные силы тем временем смяли левое крыло и начали теснить все татарское войско к реке. Сейчас нойоны-родичи ударят в спину, и замечется татарское войско стадом овец. Но почему медлят родичи? Куда они подевались? Он гнал к ним своих туаджи, привставал на стременах, вглядывался, вслушивался, и тревога закрадывалась в сердце, не обманули ли его татары?

Нет, не похоже. Татары, побежали. Всадники переправлялись через речку, уходили в степь. Иные бросали оружие и сдавались. Тэмуджин поехал к берегу. На земле с выбитой травой темнели лужи крови, валялось оружие, шлемы, лежали трупы воинов и лошадей, стонали раненые. Приторно-сладкий, отвратительный запах смерти, казалось, пропитал все вокруг. Тэмуджин глянул на ребят. Джучи затравленно оглядывался. Он побелел, стиснул луку седла до синевы под ногтями, будто боялся упасть с коня. Шихи-Хутаг закрыл глаза и что-то беззвучно шептал сухими губами.

– Эх, воины! Птенцы куропатки…

Татар гнали до ночи. Полонили почти всех. Пришло известие и от нойонов-родичей. Прорвавшись в тыл татарам, они напали на обоз, разграбили повозки. Этого показалось мало, и, позабыв о битве, пошли по беззащитным куреням, хватая добро. Тэмуджин задохнулся от ярости.

– Жадные волки! Мое слово для них – пустой звук! Ну, погодите…

Утром к его походной юрте привели татарских нойонов.

– Зарубите всех! – приказал он.

После казни нойонов собрал большой совет. Надо было решить, как поступить с татарским народом.

– Над ними поставим нашего нойона, – сказал Хасар. – Если позволишь, тут могу остаться я сам. У меня они будут смирными, как новорожденные ягнята.

Тэмуджин не сдержал едкой усмешки. Чего захотел! С такими воинами, как татары, такой человек, как Хасар, быстро станет беспокойным соседом. А ему не нужны никакие соседи. Главная ошибка прежних нойонов-воителей была в том, что они, разгромив племена, нагружали телеги добром (вспомнил своевольство нойонов-родичей, стиснул зубы – ну, погодите!), уходили в свои курени, через несколько лет мощь разгромленного племени возрождалась, и вновь надо было воевать. Такого больше не будет. Земля, которую он попирал копытами своего коня, должна стать его владением навсегда.

По его молчанию нойоны поняли, что с Хасаром он не согласен. Боорчу предложил:

– Растолкаем татар по своим куреням. Пусть работают на нас. У каждого монгола будет раб. Разве это плохо?

И это было не по нраву Тэмуджину. Слишком много рабов, да еще таких, как татары, держать нельзя. Когда воины уйдут в поход, курени могут оказаться в их руках. Возмутившись, они побьют жен и детей, угонят табуны.

Потом бегай, лови…

– Вы забываете, – сказал он, – что татары били, резали наших предков, выдавали их злому Алтан-хану. Они коварно погубили моего отца, и все беды моей семьи начались с этого! Разве после всего содеянного мы можем быть мягкосердечны? – Он распалился от своих собственных слов. – Повелеваю: татар, исконных врагов наших, лишить жизни. Всех! От немощных стариков до несмышленых сосунков.

Немота изумления охватила людей. Он почувствовал, как высоко стоит над всеми, какой страх и трепет внушает его воля. Первым пришел в себя шаман Теб-тэнгри. Не глядя на Тэмуджина, заговорил ровным голосом, будто начал молитву небу:

– Все имеет и начало, и конец, и свою меру. Мы не ведаем, кто положил начало вражде наших племен. Но люди надеются: этой вражде ты положишь конец. – Он повернул хмурое лицо к Тэмуджину. – Потому-то за тобой идут сегодня отважные сыны многих племен. Однако ты сворачиваешь с пути, предопределенного небом. После тебя обезлюдят степи, станут владением диких зверей. Ты говоришь о мести за кровь предков. Но такая месть превышает всякую меру, она противна душе человеческой.