Исай Калашников - Жестокий век

– За что же? Я ни в чем не виноват!

Хушаху нетерпеливо махнул рукой. Стражники снова подхватили Хо под руки, повели по дорожкам сада. Прошли через задний двор, миновали конюшни и оказались в тесном дворике. Человек в военном поясе открыл дверь, и Хо оказался в каменном помещении с земляным полом. Звякнул замок, и все стихло. Тусклый свет едва сочился в узкую щель под потолком. В помещении был прогорклый, застойный воздух. Хо присел на корточки в углу, облизал сухие губы. Злой дух принес этих татар! Пропали горшки – труд многих дней. И еще не известно, останется ли целой его голова.

Весь день его никто не тревожил. Не дали ни пить, ни есть. Полоска света под потолком медленно угасала. Хо свернулся калачиком, задремал.

Внезапно дверь открылась. Его повели по темным задним дворам, потом по узким переходам. Наконец оказались в большой комнате, ярко освещенной свечами. Свет дробился на лаковых шкафах и столиках, на огромных фарфоровых вазах. В комнате был один Хушаху. Он сделал знак страже выйти. Хо стоял у дверей, смотрел на грязные штаны, на потрепанные туфли, страшно было ступить даже шаг по узорчатому полу.

– Ты не лгал, – сказал Хушаху.

– Я могу идти? – Хо вскинул голову.

– Нет, ты мне нужен.

Хушаху провел Хо в тесную каморку, приложил палец к губам, знаками показал, чтобы слушал, и вышел. Половину пола каморки занимала кружевная решетка.

Хо прижался лицом к металлу решетки и увидел внизу высокую комнату. В ней ужинали те самые монголы. Седой рвал руками мягкие пампушки, неторопливо жевал, запивая чаем.

– От их пищи я все время чувствую себя голодным. Едят траву, пьют траву – тьфу!

– Попросил бы у князя мяса, – сказал его товарищ с сухим, сморщенным лицом. – Уж он-то, я думаю, не ест траву – видел, какой жирный?

– Ну его, князя… Все они тут жадные. Кругом шелка, золото, а все мало. С какой стати мы им платим дань?

– Ты потише, – предостерег его третий, мрачный чернобородый багатур.

– А что, я это могу сказать и самому князю Юнь-цзы!

– И умрешь на деревянном осле, – угрюмо предрек чернобородый. – Как хан тайчиутов Амбахай. Напрасно его тогда выдали.

– Ну нет, не напрасно! – возразил сморщенный. – Тайчиутов надо истреблять!

– У нас один язык, одни обычаи. Мы истребляем их, они – нас.

– Выгадывает сын неба 22. – Седой взял со столика последнюю пампушку, положил перед собой. – Видали, как разговаривал с нами князь? Так говорят со своими рабами.

– Надо пробиться к императору и пожаловаться. – Сморщенный допил чай, перевернул чашку. – Император велик и милостив.

– Нашел кому жаловаться! Князь Юнь-цзы только разевает рот, его языком ворочает император. – Чернобородый поднялся.

Хо лежал на полу, сплющив нос о железную решетку. Когда татары ушли спать, его снова провели к Хушаху. Начав пересказывать разговор, Хо заколебался: нужно ли все передавать точно, не принесет ли он несчастье тем людям? Но Хушаху, чуть пошевеливая широкими сросшимися бровями, смотрел ему в лицо и, казалось, ждал, когда он собьется или солжет. И Хо рассказал все, как было.

Из-за перегородки, расписанной цветами, вышел старик в одежде чиновника.

– Он ничего не упустил? – спросил Хушаху у старика.

– Нет. Он все хорошо понял и запомнил.

– Что ж… – Хушаху прошелся, искоса оценивающим взглядом ощупывая Хо. – Ты будешь служить у меня.

Почесывая оплывшие бока, Таргутай-Кирилтух пытался припомнить сон. Худой был сон. Вот времена настали, ничего хорошего не осталось, сны и те снятся только худые. Всю ночь что-то холодное и скользкое, но не змея и не рыба, обвивало шею, шлепало мокрым хвостом по голой спине, шептало какие-то слова. Что за слова это были? Вспомнить бы два-три, остальное разгадает шаман.

За дверным пологом громко разговаривали и смеялись нукеры. Этот смех мешал думать, злил Таргутай-Кирилтуха. Ржут, бездельники, дармоеды беззаботные, и ни почтения, ни уважения.

– Эй, вы!

В юрту вошел Аучу-багатур. Все еще посмеиваясь, он остановился у порога. Широкоплечий, с низким, покатым лбом, обезображенным малиновым шрамом, Аучу-багатур был храбрым, преданным, но не очень-то умным нойоном.

– Что за веселье? – Таргутай-Кирилтух засопел, раздувая ноздри приплюснутого носа. – Только бы пили, жрали и хохотали! Где шаман Теб-тэнгри? Я его должен ждать?

– Он в курене. Ему сказано. Скоро придет. – Аучу-багатур отвечал отрывисто, с обидой в голосе.

– Новости? – пренебрегая его обидчивостью, резко спросил Таргутай-Кирилтух.

– Вчера меркиты отогнали табун.

– Мой табун?

– Твой. Табун мы отбили. А меркиты ушли.

Таргутай-Кирилтух молча сопел, думал. Новости теперь, как и сны, тоже только худые. Эта новость очень недобрая. До сих пор ему удавалось ладить с меркитами и татарами. Не они – анда Есугея хан кэрэитов Тогорил был главным и самым опасным врагом. Неужели придется враждовать и с меркитами? Может быть, они сговорились? Не должны бы. Скорей всего это была просто шайка удальцов…

– Кто сказал, что это были меркиты?

– Табунщик Тайчу-Кури. Сын Хучу, воина Есугея. Того, что был убит, когда…

– Двадцать палок по голому заду табунщика! Чтобы смотрел лучше и не путал ворон с ястребами. Еще есть новости? Где Сача-беки и Алтан?

– Они теперь кочуют отдельно от всех. К ним часто наезжает Хучар, сын Некун-тайджи, племянник Есугея…

– Что ты сегодня без конца тычешь меня именем Есугея? Как будто я не знаю, чей племянник Хучар! Смотри за ними крепче. Но не задирай. А что Даритай-отчигин?

– Этот смирно сидит в своем курене. А вот… – Аучу замялся.

– Говори! – приказал Таргутай-Кирилтух: пусть все неприятности выложит разом.

– Оэлун и дети Есугея понемногу оправляются. У них уже есть и лошади, и овцы, другой скот.

– Где взяли?

– Этого я не знаю. Слышал я, старший из детей, Тэмуджин, без почтения произносит твое имя. Да что там почтение! Грабителем называет, мстить, говорят, собирается. Может быть, и ему дать палок? Пусть лучше чешет спину, чем чесать языком! – Аучу-багатур, довольный своей шуткой, коротко хохотнул и умолк под взглядом нойона.

Таргутай-Кирилтух снова сердито засопел. Будь Аучу-багатур чуточку умнее, не смеялся бы. Уже не однажды доносили: во многих куренях его, Таргутай-Кирилтуха, осмеливаются осуждать за жестокое обращение с семьей Есугея. А теперь и Тэмуджин, щенок малоумный, подает свой голос. Его угрозы – безвредное тявканье. Но в грозу и малый ручей может превратиться в большую реку. При неудаче, шаткости найдется немало пособников. Нойоны стали уклончивы, не тверды в своем слове. При жизни Есугея Сача-беки и Алтан хорошими друзьями были, а теперь – завистники. Сами по себе кочуют…