Исай Калашников - Жестокий век

Нукеры уже разбили походный ханский шатер, развели перед входом большой огонь и зажаривали на нем молодого барашка. Возле огня стояли кэрэитские нойоны и брат Тогорила Джагамбу. Хан снял доспехи, остался в легком шелковом халате. Тэмуджин и Джамуха тоже отстегнули у входа оружие, сели на ковер. Баурчи налил в фарфоровые чаши архи. Хан, воздев руки вверх (широкие рукава халата скатились к локтям), помолился своему богу кресту, потом вместе с Тэмуджином и Джамухой плеснул архи на землю – жертва духу этих мест, поднял чашу.

– Ну, Тэмуджин, завтра все решится. Поможет бог – горестям твоим придет конец.

– Я верю, мы разнесем меркитов в прах! – сказал Джамуха. – Они надолго запомнят нас.

Хан выпил вино, поставил чашу на ковер.

– Я тоже верю. Но нет ничего переменчивее счастья воина. – Тогорил вздохнул. – Один день может сделать тебя обладателем огромных богатств, но один же день, если счастье уйдет, лишит всего. Вот почему, дети мои, надо держаться друг за друга. Сегодня силен, удачлив – помоги другу, завтра обездолен – не убивайся, друг поможет тебе.

Этими словами хан как бы уравнивал себя с Джамухой и Тэмуджином. Горячая волна благодарности колыхнулась в груди Тэмуджина. Кто он и кто хан? Он – покинутый родичами, униженный врагами, а хан – один из самых могущественных повелителей в великой степи… Какое сердце надо иметь, чтобы так вот подать руку нищему, втоптанному в пыль!

– Хан-отец и ты, мой брат Джамуха! Откроет нам счастливый лик свой вечное небо или отвернется от нас, возвратимся домой гордыми победителями или с ущербленными духом и телом, я никогда не забуду того, что вы уже сделали для меня. Стану нужен – кликните меня, и я приеду. Будут воины и нукеры – приведу их. А нет – прибуду один. Не хватит сил прибыть – отдам своего коня. Не будет коня – пришлю саадак и меч. Если поступлю иначе, пусть это вино, которое сейчас выпью, превратится в пламя и спалит мое нутро.

Вина он не любил, но тут выпил чашу до дна.

Потом пили еще и ели сочное мясо барашка. От вина, от тоски по Борте, оттого, что он теперь не одинок, от любви к рябому, некрасивому хану и красивому, с девичьими ресницами над умными глазами и ребячьими ямочками на щеках Джамухе, от гула голосов воинов, которые пришли сюда ради него, и оттого, что где-то среди воинов лучшие друзья Боорчу и Джэлмэ едят не мясо барашка, а сухой хурут, запивая его водой, – от всего этого, а может быть, и не от этого, ему хотелось плакать, но даже и не плакать – из глубины души рвалось что-то такое, чего он не смог высказать словами. Обнял Джамуху, заглянул в лицо:

– Брат мой!

Ему хотелось так же обнять хана, но сделать этого не посмел, притронулся рукой к складкам его халата:

– Отец мой!

Тогорил сам обнял его.

– Я счастлив, что могу помочь тебе.

После ужина они с Джамухой вышли из шатра. По всей прибрежной полосе горели сотни огней, и красное зарево плясало на косогоре, на плотной стене тальника. Воины, укладываясь спать, говорили вполголоса, звуки их речи сливались с плеском реки и шелестом тальниковых листьев.

Они спустились к воде, на песчаную косу. Джамуха положил руку на его плечо.

– Анда, ты помнишь Онон?

– Как можно забыть об этом?

– Хучара обыграли – помнишь? – Джамуха тихо рассмеялся. – Мы были вдвоем заодно, потому и выиграли. Где сейчас Хучар?

– Плохой человек Хучар!

– Что он сделал плохого?

– Он плохой потому, что ничего для меня не сделал.

– Анда, но и я до этого не помогал тебе. Ты тоже осуждаешь меня? А я не мог. Невозможно было.

– Я тебя не осуждаю.

– А Хучара?

– Ну что тебе Хучар! – Тэмуджин подумал. – Знаешь, я ни на кого зла сейчас не держу. Но вровень с тобой никого не поставлю – ты пришел первым!

– Я не мог не прийти, Тэмуджин. Помнишь, как мы клялись? Одна душа, одна радость, одна забота – на двоих. На свете много разных людей. Но нас – двое.

– Теперь трое, Джамуха. Третий – наш отец Тогорил.

– Да, конечно… Только Тогорил – хан. Мы с тобой просто нойоны вольных племен. И над нами только одна власть – власть нашей дружбы.

В заводи звучно шлепнула хвостом крупная рыбина. Видимо, таймень.

– Пошли спать, анда Тэмуджин.

– Пошли, анда Джамуха.

Ему приснилось празднество на берегу Онона. Шумят люди, бьют барабаны. Он сидит у телеги с ненавистной кангой на шее. Тайчу-Кури куда-то зовет его, дергает за рукав халата.

– Вставай, Тэмуджин, пора!

– А я не хочу!

– Вот что делает вино с человеком!

Это уже голос не Тайчу-Кури, а Боорчу. Тэмуджин открыл глаза. Боорчу и Джэлмэ, один с одной, второй с другой стороны, тормошили его. Бубнили барабаны. Воины седлали коней, Тэмуджин потряс головой. Череп раскалывался от боли.

– Фу, как тяжело…

– Не будешь пить столько! – сердито сказал Боорчу, подавая берестяной туесок с дугом. – Когда я был маленьким, бабушка говорила мне: кто пьет вино, у того в голове темно.

– Не ворчи, друг Боорчу. И без тебя тошно. Видишь, Джэлмэ молчит. Он хороший парень.

От прохладного кислого напитка немного полегчало. Он сел на коня, поехал к яру. Там уже стояли хан, Джамуха, Джагамбу, кэрэитские нойоны. Начиналась переправа. Лошади спускались к реке, обнюхивая воду. У берегов было мелко. Но на середине вода доходила до брюха, сильное течение разворачивало лошадей мордой к верховьям реки. Всадники корчились в седлах, подбирая ноги. Под одним воином лошадь споткнулась. Он испуганно рванул поводья. Лошадь вскинула голову, снова споткнулась, течение свалило ее. Воин окунулся с головой, выпустил поводья, вода подхватила его, прибила к тальникам. Он вылез из воды мокрый, с виноватой и жалкой улыбкой на юном лице.

Джамуха подмигнул Тэмуджину.

– Парень-то опять твой!

Тэмуджин почувствовал, что улыбается побратиму виноватой, как у юного воина, улыбкой. Что-либо сказать не было сил. Изнутри черепа по вискам били кузнечные молотки. Тогорил, Джамуха таких мучений, видимо, не испытывали, хотя выпили не меньше, чем он.

За рекой воины начали строиться, дозорные не мешкая поскакали вперед. Тогорил направил своего коня в воду. Он не стал поджимать ноги. Как сидел, прямой, в сверкающем золотом шлеме, так и остался сидеть. Вода хлестала по высоким голенищам его сапог. Тэмуджин тоже не поднял ног. И, когда выбрался на берег, его ветхие гутулы оказались полными воды, она била из всех дыр веселыми струйками.

К полудню дозоры наткнулись на меркитов. Остановив воинов, Тогорил со свитой поехал вперед, поднялся на возвышенность. Меркиты строились у входа в долину, между двух крутосклонных сопок. Хан долго озирал окрестности, задумчиво пощипывая седеющую бородку.

– Не думал, что они решатся выйти навстречу. – В голосе хана послышалась озабоченность.