Анатолий Виноградов - Три цвета времени

«Надо уметь обращать в свою пользу несчастья и неудачи. Такова мудрость бейлизма, и вот ее применение. Меттерних мог не утвердить меня консулом в Триесте, но не мог умалить меня в собственных глазах. Дураки в Париже, близорукие кроты канцелярии, хотят превратить меня в канцелярскую муху, тщетно ударяющуюся в оконное стекло, когда рядом открыта вторая створка. Я вылечу в эту створку на свежий воздух: я писатель. Итак, начнем писать роман, большой, способный захватить и волю и воображение. Мы написали о красном и о черном , теперь опишем красное и белое. Боги правы. Фредерик Стендаль однажды сказал о себе в письме к гдсподину Жюль, то есть к Юдифи Готье: «Я своеобразный зверь, не похожий на других, но боги сделали меня таким». Здесь, в Чивита-Веккия, научишься повторять эти слова. Тени этрусских богов витают над здешними берегами; вручая себя их покровительству, я буду считать, что дипломатическая неудача есть счастливое возвращение на писательский путь. Итак, за дело. Жизнь коротка, а сделать нужно страшно много, и потому жизнь бесконечно хороша».

Лизимак подсматривал в щелку и быстро отскочил, потому что Бейль, резко открыв дверь, едва не ударил ручкой в переносицу. Опять невозмутимость и полное отсутствие удивления.

Улыбнулся и сказал:

– Господин Тавернье, вы не устали в консульстве? Если хотите, можете идти, новые тарифы просмотрим завтра, – и вышел, не дожидаясь ответа.

Он очень долго бродил по площадям церковного города, рассеянно глядя на папские гробницы. Чивита-Веккия – усыпальница множества пап. Здесь лежат Урбаны, Иннокентии, Григории, Иоанны, Пии, Львы. На памятниках – ключи, тиары, шары. На одной из мраморных досок Бейль увидел изображение громадных пчел. Это герб Бонапартов. Здесь это – законное украшение гробницы папы или кардинала, во Франции эти пчелы вызывали ужас и гонение со стороны Бурбонов. Крестьянину, проходящему по улице, эти пчелы совершенно ничего не говорят. И так многое. То, что производит впечатление и играет роль в известном обществе, в известную эпоху, теряет значение при других условиях. «Надо описать молодого человека, вступающего в жизнь во Франции в наши дни. Пусть это будет сын богатого буржуа. Назовем его Левен. Сделаем его уланом и посмотрим, с кем приходится сражаться в наши дни молодому человеку, мечтающему о походах Наполеона. Вот первая коллизия. Надев уланскую форму, он должен выехать в Нанси, а оттуда со своим полком на поле битвы. Какое же это поле битвы? Лионские шелковые фабрики!

В самом деле, поставим молодого француза перед такой задачей. Уланский.мундир, опозоренный в дни рабочей стачки. В прошлом году Лион три дня был охвачен огнем восстания. Единственное преступление рабочего населения состояло в том, что оно просило ничтожной прибавки за одиннадцать часов труда.

Нигде так хорошо и полно не рисуется Франция, как в Чивита-Веккия, нигде так хорошо не пишется об Италии, как в Париже».

С этими мыслями Бейль остановился перед дверью с надписью, гравированной на мраморной доске: «Донатто Буччи – антиквар». Он постучал и вошел. Его встретил человек среднего роста, в красной бархатной шапочке, в золотых очках. Приятная улыбка появилась у него на лице. Широким жестом провинциала он пригласил Бейля войти в большую комнату, сплошь уставленную столами, столиками, на которых лежали книги в белом пергаменте, в цветной коже, стояли статуэтки, в полутемном углу на постаменте белел бюст Винкельмана. Вторая дверь вела на заросшую зеленью веранду. В комнате не было окон, и мягкий свет струился сквозь матовые стекла в потолке. За столом с чашками кофе, с блюдами жареных артишоков перед раскрытым фолиантом сидели еще два человека.

Сеньор Буччи познакомил Бейля с ними. Это были Блази и адвокат Манци. Когда поздно вечером Бейль возвращался к себе, какая-то темная фигура провожала его до консульства. В этот день шансы Бейля на доверие кардинала Галеффи сильно понизились. Донатто Буччи, археолог, собиратель древностей, владелец библиотеки, и адвокат Манци были самыми подозрительными людьми во всем городе. Они почти не скрывали своего либерализма, и если трудно было словить на революционной работе какого-нибудь столяра или сапожника, то уж эти двое масонов во всяком случае дождутся своей участи.

Но чтобы французский консул вышел из своего уединения и так дерзко провел у Донатто Буччи несколько часов – этого не ожидал даже Лизимак. Он пожимал плечами, глядя на Бейля с таким видом, как будто консульская песенка уже спета.

Следующие недели были еще более красноречивыми. Из Марселя пришли горы книг с категорическим требованием господина Сент-Олера из Рима, на основании предписания министра иностранных дел Франции, пропускать книги французскому консулу без предварительного просмотра.

Когда шпион-семинарист докладывал об этом возмутительном факте кардиналу, старый градоправитель, зачихав от слишком большой понюшки табака, махнул платком и проговорил скороговоркой:

– Оставь, оставь! Неужели ты хочешь, чтобы я был арестован либералами, как губернатор Болоньи, такой же кардинал, как я?

В секретных пакетах, приходящих из Парижа, сообщалось, что молодой итальянец Маццини, отсидевший в тюрьме и ныне освобожденный, проживает в Марселе и намеревается ехать в Италию с политическими целями. Маццини – бывший карбонарий, теперь отошедший от карбонаризма. Тем не менее французское правительство не разрешает означенному итальянскому гражданину въезжать в Италию и предписывает французским чиновникам на территории Италии воздерживаться от всякой помощи Маццини и его друзьям. Бейлю совершенно не нравилась эта политика Франции. «Неужели даже ничтожного сознания июльской чести не осталось у Луи Филиппа, – думал он, – чтобы так позорить Францию и задерживать молодого итальянца?» О Маццини он знал от флорентийца Вьессе, основавшего первую библиотеку общего пользования в Тоскане. Там же он узнал, что Маццини стоит во главе нового общества «Молодая Италия», цель которого – объединение страны. По Европе прокатилась волна революции: от Парижа и Брюсселя до Варшавы все было неспокойно. Июльские дни отозвались на востоке войной Польши с Николаем I. Разоруженные польские полки, десятки тысяч повстанцев устремились в Париж. Лафайет создал комитет общественной помощи беглецам. Польский поэт Мицкевич уехал из Рима и скитается неизвестно где. Депеши проходят в таком количестве и с таким шифром, что приходится бросить литературную работу. Сидя ночами один, без Лизимака, Бейль расшифровывает карандашом депеши, инструкции, сводки и приказы, читает и сжигает их потом на свечке, стоящей в тазу с водой. К утру накапливаются вороха черного пепла, а в голове черная политическая копоть. С одной стороны, Франция – носительница революционных идей, не боящаяся завтрашнего дня страна; с другой стороны, эта же Франция выступает как поработительница колоний и как угнетательница четвертого сословия. Недаром в секретных сводках по министерству есть прямые указания на то, что подпольное «Общество прав человека» имеет связь с итальянским революционным движением. «Общество друзей народа», ставшее нелегальным, объявлено врагом Франции. Бланки выступил на суде в качестве обвиняемого с требованием, чтобы тридцать миллионов трудящихся получили избирательные права, которыми они воспользуются для издания законов в своих интересах: все излишки у нетрудящихся будут отобраны и обращены на организацию общественного кредита, которым воспользуются неимущие.