Оскар Хавкин - Дело Бутиных

— Итак, господин Бутин, имея большинство в собраниях кредиторов, мы отстранили Хаминова и Милиневского и предлагаем вам заключить договор с новой администрацией.

— Этому шельмецу Хаминову теперь на все наплевать! — заметил Михельсон. — Он свое хапнул, не успели мы за руку схватить, опоздали!

В голосе его звучала такая ожесточенность, будто Хаминов выкрал собственные деньги кандидата прав!

— Господа, — слабым голосом произнес Блюменталь. — Прошу меня от сих забот тяжких и хождений уволить насовсем. Мне нездоровится, я вынужден покинуть ваше приятное общество. Надеюсь, Михаил Дмитриевич, вам не очень хлопотно будет меня отправить обратно?

— Ладно, Борис Борисыч, — сказал скорее равнодушно, чем с сожалением Михельсон, — управимся и без вас, ежли дело представляется вам невыгодным.

Блюменталь промолчал. Он несколько побаивался бесцеремонного и ядовитого Михельсона и жесткого, с неподвижным лицом, будто лишенного всяких чувств Звонникова.

А сам Бутин вздохнул с облегчением: все же победа, все же ненавистного Хаминова сбросили. На следующий день он заключил договор, по которому доверенные кредиторов допускаются в новую администрацию, а ему дается отсрочка платежей на три миллиона рублей! Согласно договору вознаграждение администраторам было определено в размере пяти процентов с суммы погашаемого кредита.

На содержание семейства Бутиных, на период существования администрации, выделялось двадцать тысяч в год, четвертая часть того, что тратилось прежде.

Морозовы беспрерывно интересовались деятельностью московских поверенных. Любопытствовали насчет подробностей. Требовали засудить расхитителей бутинского имущества, чтобы вернуть выданные деньги, обещая выигрыш такого процесса в Сенате. Москвичи так далеко зашли в смысле помощи новой, бутинско-звонниковской администрации, что открыли ей кредит на сумму триста двадцать тысяч рублей. С тем, чтобы дальнейшие деньги на расходы и оборот добывались из заводов и приисков, а не займами!

В подкидке этой субсидии приняли участие не только Никольская и Глуховская мануфактура, то есть Морозовы, но даже душегуб и разоритель Людвиг Кноп. До того немчина раздобрился-расщедрился, что внес полсотни тысяч в общий пай в помощь бутинской фирме!

Ожил Шилов, усталость и душевную угнетенность точно смело ветром. Пошли добрые вести с заводов и приисков. Фирма богатеет, действует, живет!

Старый вышколенный Фалилеев просвещал гостей насчет исторических событий, имевших быть на здешних заводах и приисках. Иринарх водил их по городу, показывал достопримечательности: новый театр, общественное собрание, дома знатных деятелей и богатых купцов, отстроенные заново после опустошительного пожара улицы: заводил их на берега Иркута, в Глазковское предместье, пытался заинтересовать, правда, безуспешно, любимыми трактирами и другими веселыми заведениями.

Сильвия Юзефовна кормила москвичей двойной ухой из че-бачков, ленков и осетров. Крутила пельмени тончайшего теста, сдабривая фарш из скотского и свиного мяса по-китайски редькой, придававшей пельмешкам остроту и пряность. Делала бухелер и бузы по-бурятски. Жарила тайменя в жиру этой необыкновенно мясистой рыбины и подавала изысканное блюдо с нежнейшим картофельным пюре и с брусничной приправой. Не забывала и кушанья своей родины — ее краковские колбаски и лодзинская поляница сделали бы честь лучшему ресторану в Варшаве.

Звонников и Михельсон легко и прочно обжились в Иркутске и должным образом оценили кулинарное искусство бутинской кухарки. «Мастерица, не уступающая великому Оливье», — говорили они, имея в виду тогдашнего знаменитого в Москве кулинара-ресторатора, автора самого пикантного в мире салата. Рацион бутинского дома способствовал рождению их коммерческих идей. И вот за одним из приятных, в духе Оливье, ужинов возник такой разговор:

— Михаил Дмитриевич, — обратился Звонников к Бутину, — наше содействие вам было бы куда значительней и серьезнее, если я и Лев Александрович осмотрели ваши владения. Побывали на предприятиях. Познакомились бы с вашей главной конторой. Тогда бы и баланс на конец года мы все подвели более основательно.

— Из обычного человеческого интереса, для общего развития это было бы полезно, — присоединился к своему сотоварищу Михельсон. — Признаюсь, сроду не бывал на приисках, скажете, что там из земли золото горстью берут — поверю! Для вас это, что для нас Свод законов, и нам не только желательно попутешествовать по вашему царству, но именно с вами, под вашей эгидой!

Бутин шутливо поднял обе руки кверху:

— Я сдаюсь, господа. И мне самому пора в Нерчинск, где и контора, и дом, и семья, и там я сумею быть для вас еще более радушным хозяином, чем в Иркутске. Если не против, то велю запрячь лучших лошадей в коляски — и послезавтра в дорогу.

Московские адвокаты, побывав на старых бутинских приисках Дарасуна, Нараки, Жерчи, заехав на Борщовочный винокуренный завод, завершили свое путешествие по краю в древнем Нерчинске.

Они посетили самые ухоженные золоторазработки фирмы, где стояли Коузовы промывальные устройства, а торфа доставлялись по рельсовым путям. Народ за двадцать лет здесь прочно осел, люди жили в добротных домах, на всех тринадцати приисках округи — больницы, клубы, школы. Амурские намывы золота более богатые, а тут на Капитолинском, Дмитриевском, Софийском, Афанасьевском в сезон добывалось по три, пять пудов золота, и все же они были прибыльными, оправдывали теперь уж не слишком большие расходы на их содержание.

Бутин же был весьма разочарован слабой осведомленностью своих спутников в делах коммерции и промыслов. То ли за молодостью, то ли в силу однообразия и узости московской практики. Михельсон порхнул в Сибирь, едва закончив университет. Звонников, правда, успел побывать секретарем в одном из окружных судов, а затем его взял к себе помощником московский присяжный поверенный Михаил Васильевич Духовский, который, наряду с Павлом Васильевичем Осиповым, был одним из самых солидных, преуспевающих, удачливых юристов-консультантов московских фирм.

Как адвокаты, они были с хорошей подготовкой. Законы знали назубок. Михельсон, при злостной невежественности, был гибок, изворотлив, языкаст и держался с фасоном. Звонников брал напором, шел в лоб, отметая все возражения. И был упорен в достижении цели. Но в делах практических и жизненных тот же необразованный Иринарх понимал несравнимо больше.

Для них — что рубль пуд хлеба, что пять! В Москве им кухарка в лавке фунт-полтора купит, они и не ведают почем!

В Никольском Михельсон долго вокруг Коузовой машины ходил, никак толком не мог уяснить, как «эта железная махина» работает!