Оскар Хавкин - Дело Бутиных

Весной следующего года караван китайской экспедиции Бутина выступил из Нерчинска.

Александр Петрович Лосев, возглавляя партию, вел ежедневную запись в дневнике похода.

В записях точно указывалось время прибытия на очередную станцию, пройденное от станции до станции (то есть от ночевки до ночевки) расстояние, давалось описание ближних к дороге пастбищ, брались на учет запасы воды очередного перегона. Они фиксируют каждую важную особенность ландшафта: горы, озера, реки, ложбины, пастбища, отдельные путевые вехи — мыс, скала, брод, изгиб речки, — дается географическое название, описывается форма и вид сопки, водоема, пади, их расположение, их отдаленность от пути следования…

Но не только это.

Не только дневник пути, но и исповедь ума и сердца.

Они шли вперед, в Китай, но оглядывались назад, на Кадаю, где долгие годы томился человек, воспламенивший их душу и окрыливший их мысль. Внезапная высылка его еще дальше, на Вилюй, сорвала все планы. Они поняли, что тайна разгадана, хотя ничто не указывало, что за ними следят, их подозревают и что их замыслы известны… Но они не могли не видеть, что Бутин пытается отвести от них удар. Ведь в самом деле — мог он послать в Китай того же Иринарха или Шумихина, или молодых Зензиновых, а во главе поставить Иннокентия Ивановича. А эти трое… да Бог с ними, будь что будет!

В путевом журнале в самом начале встречается такая фраза: «Бутин немногословен, но дает ясное понятие о возможных событиях». Почерк по всему дневнику лосевский. В свете предыдущих событий и поступков Михаила Дмитриевича совершенно ясно, о чем речь. В другом месте Лосев уже от себя дает оценку значения экспедиции, отталкиваясь от «немногословия» Бутина: «Успех этого предприятия может принести успех нашим предприятиям». Они верны себе, эти трое, и на своей земле и на чужой. Своему взгляду на жизнь, своему отношению к действительности.

Сопоставим две дневниковые записи.

Первая: «Нищета окружающей жизни не дает нам покоя».

Вторая: «Чем дальше в глубь чужой земли, тем больше размышлений о своей».

Там и сям на страницах путевого журнала разбросаны горькие стихотворные строчки, как бы доносится печальная песня той мрачной поры. Вероятно, эти стихи читались и эти песни пелись в дороге, у костра, на привалах, и к ним понимающе прислушивались русские помощники Вьюшкина, Дарочкина и Лосева, качали головой китайские проводники…

Меж описаний безлесных сопок строчка из песни Мачтета: «Служил ты недолго, но честно, для блага родимой земли», рядом с обрисовкой неизвестного соленого озера возникает призыв Ому-левского: «Спешите, честные бойцы, на дело родины святое».

Новая река, новая сопка, новая долина — описания точные и деловые, и тут же — стихи ссыльного бунтаря Волховского:

«Да, мы погибнем, но рядами уж новые бойцы встают».

И где-то в конце путевого журнала стершимся карандашом на уголочке странички: «В счастливой жизни помните, друзья, и нас». Это — из Синегуба, борца и мученика тех лет…

Экспедиция продолжалась больше года.

Вот такую телеграмму получил в Петербурге старый Иван Андреевич Носков — близкий Бутину человек, партнер по торговым делам и единомышленник по взглядам, — ему, кстати, принадлежат любопытные и содержательные работы о чайной торговле и о кяхтинском купеческом быте, и еще надо сказать, что он немало поспособствовал успеху экспедиции своими петербургскими связями и горячими выступлениями в печати, — вот такую он получил весть: «Тяньцзинская экспедиция вернулась, путь удачный, — телеграфировал Бутин, — хлопочите дозволение свободной торговли, ввоза и вывоза товаров»…

Несколько строк, напечатанных в скором времени в петербургской, широко распространенной в деловых кругах газете «Биржевые ведомости»: «Экспедиция, посланная торговым домом братьев Бутиных для исследования прямого пути из Нерчинска в Тяньцзин, возвратилась благополучно. Путь удачный. Монголы и китайцы рады сближению с русскими. Надо желать разрешения этого пути, который представляет великое будущее для Восточной Сибири». Скорее всего, автор этой заметки — Иван Андреевич Носков. Возможно, он уже знал от Бутина о содержании журнальных записей Лосева.

Бутины не забыли известить о благополучном исходе экспедиции и ее результатах Михаила Семеновича Корсакова, — он олицетворял в их глазах преемственность и продолжение трудов Муравьева-Амурского. Быть может, вполне сознательно и даже убежденно Бутин преувеличивал заслуги генерал-губернатора, заверяя, что «история не забудет его имени».

Донесения Бутина властям об итогах поиска нового торгового пути полны верой в нужность для отечества и в особенности для Сибири этого начинания, убежденностью, что делается дело на благо двух соседствующих народов.

По просьбе Лосева, Вьюшкина и Дарочкина он не упомянул их в своем отчете. Были упомянуты фамилии других лиц, среди них философ и этнограф Павел Ровинский, деятельный участник похода.

Что касается тех троих, то по возвращении из экспедиции, щедро награжденные Бутиным, они нежданно рассчитались, а через день их уже не было в Нерчинске, и вообще они исчезли, будто растворились в океанских просторах Сибири…

Миллионные прибыли с приисков, от торговли и винокурения позволили Бутину, как было вскользь сказано, приобрести Николаевский железоделательный завод под Иркутском, устроенный казной в пятидесятых годах и за убыточностью проданный. Богатый иркутский промышленник и купец Алексей Трапезников, перекупивший было завод, вколотил в него целый миллион, а оживить не сумел, перепугался, что завод пожрет все средства, и, не дождавшись прибыли, обрадованный предложением Бутина, уступил ему Николаевский за половинную сумму.

Бутин послал на завод одного из самых даровитых и знающих работников и помощников — Оскара Александровича Дейхмана, — у того за плечами опыт Нерчинских рудников и Петровского железоделательного. Вернувшись через неделю в Нерчинск, Дейхман тут же был приглашен распорядителем дела на «мужской» завтрак вдвоем на «вышку» — в мезонин.

Бутин с беспокойством поглядывал на сильно сдавшего, полу-больного помощника, страдавшего сильными коликами в желудке и едва прикасавшегося к еде.

— Послушайте меня, дорогой Михаил Дмитриевич, — говорил Дейхман. — Я с этим ссыльным элементом почти всю жизнь прожил. Если эти несчастные, обозленные и бесправные люди будут копошиться на заводе, то вырабатываемый там чугун будет обходиться дороже золота. Трапезников не понимал необходимости перемен. Это заблуждение обошлось ему в полмиллиона. Рабы Древнего Рима, милый господин Бутин, были производительней наших кандальных Иванов и Еремеев.