Оскар Хавкин - Дело Бутиных

Дневники, письма, разные заметки, выписки, черновые наброски, непонятные отрывки — сидя в своей библиотеке, в течение нескольких дней вчитывался Бутин в эти неразборчивые черновики «для себя»…

В этих записях он чуть ли не через страницу встречал свою фамилию или, в теплом произношении, свое имя, — и это еще больше растравляло горечь утраты и голос совести… Вот Миша Бутин — ребенок, школьник, юноша, вот Михаил Дмитриевич — приказчик у Кандинского, вот начинает с братом дело, вот приходит к Зензинову за советом. Вот уже не «купеческий племянник», а купец первой гильдии, коммерции советник, у руля развивающегося дела, господин Бутин, удостоенный орденов, грамот, разных званий…

Разрозненные бумаги, сложные письмена, в которых слово втягивалось в слово или слова в скорописи разъединялись, и не признавались знаки препинания, ни точки, ни запятые, да еще обилие прописных букв как проявление восторженного в характере автора… Не сразу найдешь памятное, крупное, настолько важное, что и пояснений не надо:

«Михаил Дмитриевич принял на службу трех ссыльных каракозовцев, люди, по всему, бывалые, неразговорчивые и сильные духом».

Или: «Михаил Дмитриевич и Николай Дмитриевич вернулись с Петровского завода, поехали по моей мысли, и я бы с ними, так Надежда Ивановна прихворнула. Впечатления у братьев от петровских встреч глубокие, на года вперед…»

Или: «Принят Бутиным на службу Оскар Александрович Дейхман, что был приставлен к ссыльному поэту Михаилу Михайлову и уволен за послабления бедняге. Пострадал и брат поэта Петр Илларионович, горный инженер… Оба теперь у Бутиных и у обоих жалованье назначено двойное против прежнего казенного. Каково!»

«Отмечали втроем — у меня — я, Багашев и Михаил Дмитриевич, — день 14 декабря. Читали Пушкина, Одоевского, Федорова-Омулевского, Бальдауфа, Таскина, обо всех переговорили, более всего о Горбачевском, Бестужеве, Завалишине, о княгинях… Почтили память погребенных в нашей земле…»

«Решили с М.Д. начать сбор средств среди порядочных людей на памятник нашему Ивану Ивановичу Горбачевскому…»

Но местами были и фигуры укоризны, отеческого порицания или даже сурового осуждения:

«Смотритель Маломальского оказался человеком негодным, жестоким и развратным… Слухи доходили до нас… Таких не увещевать, таких плетями гнать от рабочего народа, от порядочного дела… Неуж Бутин не разобрался в этом проходимце Селезневе! Иль вовсе некого поставить?»

«Не забывать, что мы воины народа русского, как хорошо сказал когда-то Искандер в “Колоколе”»…

Книги Зензинова, что сохранились, поставлены особым рядом в бутинской библиотеке. Несколько дней по распоряжению Бутина верные люди собирали зензиновские бумаги на берегу Нерчи, позже находили даже в виде кульков в лавках Торговых рядов…

Не слишком ли много надежд возлагал на Бутина умный, добрый и наичестнейший «даурский пастух»!

В эти годы, с середины семидесятых, Бутин много строил. Покупал готовые строения, перекраивал их и строил заново.

Это работа для дела, но это работа и для души. В этом было что-то от искусства.

Он вспоминал слова Старцева, сына Николая Бестужева: «Вместе со зданием и душа тянется ввысь. Это угадано готикой. Камень поет. Ближе всех к божеству строитель! Значит, строя, делаем богоугодное дело!»

Бутина почти не видели в Нерчинске. Он неутомимо разъезжал по приискам: с Капитолийского на Нечаянный, с Нечаянного на Михайловский, с Михайловского на Маломальский… Объехал прииски, пора заглянуть на Новоалександровский винный, побыл там — время проверить любимый железный Николаевский… Пожил там малость, неделю, ан — необходимо проведать Амурское пароходство…

А следом — очередь торговли. Дотошная выверка — нет ли где сбоя, везде ли порядок, как идет завоз, не нарушаются ли контракты, не опоздать бы гам на торги, а там на распродажу…

От живости и надежности торговли, от непрерывности завозов и пополнения припасов зависела работа приисков, заводов, судоходства. От намыва золота, продажи вина, железа, соли шли средства в торговлю и оплату кредитов.

К концу семидесятых годов на приисках, заводах, в торговле «бутинской империи», по грубым подсчетам, занято до ста тысяч рабочих и служащих!

Богаче, сильнее, могущественней купцов первой гильдии Бутиных в Нерчинске не было…

Дела фирмы шли хорошо. Даже очень хорошо!

Михаил Дмитриевич услышал мягкий баритон брата и его приглушенный смех.

— Анекдот! — отворяя дверь в кабинет и продолжая смеяться, сказал старший Бутин. — Анекдот, иначе не скажешь!

В руках он держал развернутый газетный лист, и Михаил Дмитриевич издали узнал ее по бумаге и шрифтам, — наверняка, «Биржевая газета».

— Что вы там, дорогой брат, вычитали смешного? — спросил младший Бутин, откладывая в сторону ручку и заполненный наполовину листок почтовой бумаги — спешное письмо Ивану Степановичу Хаминову в Иркутск.

Николай Дмитриевич протянул брату газету, сложив ее так, что бросался в глаза текст, отчеркнутый синим карандашом. Старший прямо из конторы — в жилете, на белой шелковой рубашке синие нарукавники, просидел с утра за торговыми книгами, а тут после обеда и почта пришла.

— Почитайте, друг мой, — он опустился в кожаное кресло у стола. — А я воспользуюсь вашими сигарами, у меня вышли, — он повел пышной квадратной бородой. — Умора, скажу вам!

Михаил Дмитриевич придвинул ящичек с «Гаваной». Еще не приступив к чтению, безотчетно подумал: «Из-за статейки брат поднялся? Или за сигарой? Скорее — с серьезным разговором».

В «Биржевке» напечатали пространную статью о печальной участи одесского ресторатора Исаака Швейковского, владельца «Одесской гостиницы». Коммерсант этот прогорел, гостиница дает сплошной убыток, пассив полтораста тысяч, актив семьдесят. Швейковский мечется в поисках кредита. Ему предлагают ссуду, однако же в счет продажи движимости гостиницы. Не берет. Конкурсное управление довело дело до полного раззора, — продажа гостиницы дала пятьдесят семь тысяч четыреста пятьдесят пять рублей плюс две копейки, а расходы по курсу вылились в ту же сумму, лишь на копейку меньше!

— Ну не анекдот? — Николай Дмитриевич попыхивал сигарой, приятный запах распространился по комнате. — Кредиторы сначала рассчитывали на полтинник с рубля, потом на двадцать семь с половиной копейки, а повели конкурс так, что разделу между кредиторами подлежит одна-единственная копейка!

Бутин-младший тоже взял сигару, медленно закуривая, пожал плечами.

— Николай Дмитриевич, чего ради вы приволокли сюда этого несчастного Швейковского? Не в назидание ли?

— Несчастного Швейковского? — переспросил старший. — Не тот ли этот Швейковский, о котором вы мне так похвально отзывались после возвращения из Одессы? Когда вы ездили к зафрахтованным немецким судам, пришедшим из Гамбурга с грузом? Не в «Одесской» ли вы жили в нумерах у господина Исаака?