Семён Шуртаков - Вершина Столетова

— При таком порядке к исходу первого же часа боя от резерва может ничего не остаться, — возразил на это начальник штаба полковник Рынкевич, поддержанный генералом Кренке.

— Поясните свою мысль, — попросил князь Вяземский.

— Начальник того или другого участка фронта по чувству самосохранения будет просить помощи, и резерв может получить неправильное назначение. Он должен состоять в личном распоряжении командующего всей позицией и расходоваться только по его личному распоряжению.

С этим все согласились.

— Следовало бы заблаговременно договориться и вот о чем, — сказал Кренке, и все приготовились внимательно выслушать старого генерала. Он вызывал уважение у офицеров и солдат и своими умными советами, а также тем, что и теперь продолжал оставаться с ними на перевале. — Мы можем отбить двадцать, тридцать атак, но на тридцать первой наша длинная линия может оказаться прорванной, и потому в этом крайнем случае надо знать, куда собираться отряду.

— Я уже думал об этом, — отозвался Столетов, — и выбрал редюитом [5] Редюит — последнее убежище обороняющегося, внутренний опорный пункт, огонь из которого должен мешать победоносному противнику утвердиться на захваченных им участках обороны. гору Николай.

— Вы что же, Николай Григорьевич, хотите добровольно отрезать себя от сообщения с Габровом?

— Но гора Николай командующая, — напомнил Столетов.

— Это так, — согласился Кренке. — Но если гарнизон останется без зарядов, без хлеба и воды, долго ли он накомандует. К тому же тыл Николая полностью открыт для огня неприятеля.

— К сожалению, любая наша позиция доступна неприятельскому огню, — с тяжелым вздохом проговорил Столетов, но в конце концов все же уступил доводам старого опытного генерала.

Решено было считать редюитом Круглую батарею вместо с тыльным укреплением.

Возможно, следовало бы заодно оговорить и порядок отступления, принимая во внимание явно превосходящие силы противника — ничего зазорного или малодушного в этом не было: ведь диспозиция должна предусматривать не только лучшие, но и самые наихудшие исходы боя. Однако же слово «отступление» на совете никем ни разу не было произнесено. Тем самым как бы само собой подразумевалось, что каждый будет защищать свою позицию до конца, до последнего.

Окончился совет уже за полночь.

Столетов позвал своего ординарца Петра Берковского, чтобы обойти вместе с ним позиции и наперед прикинуть, какие из них более, а какие менее уязвимы для противника.

— Войники отдыхают! — деликатно напомнил генералу ординарец.

«Ну и пусть!» — чуть было не сказал Столетов, но, подумав, переменил свое решение. Обходя позиции, он — хочет того или нет — обязательно потревожит и офицеров, и солдат, а ведь их наутро ждет тяжкий, смертный труд…

— Ты прав, Петр, — сказал Столетов. — Им надо отдохнуть. Не будем тревожить. Да и утро вечера мудренее — есть такая русская пословица. Наверное, слышал?

— Такая пословица есть и у нас, — отозвался Берковский и так же робко, стеснительно напомнил: — Корень-то у наших языков один, и утро-вечер по-болгарски звучит похоже: сутрин помудре от вечерта.

— Сутрин помудре от вечерта, — повторил за ординарцем Столетов. — Будем спать!

Хороший ординарец у него! И умница, и храбрости не занимать. В бою под Старой Загорой он не раз заслонял собой Столетова от вражеских пуль… Биография у него столь же причудлива, как у командира первой дружины Константина Кесякова. Пятнадцатилетним юношей Петр уехал учиться в Белград в духовную семинарию. Там встретился с Левским, Каравеловым, Раковским, и знакомство с этими, как их потом назовут, апостолами освобождения решило его дальнейшую судьбу. Немалое влияние оказал на молодого патриота и вдохновляющий пример его земляка — воеводы Цеко Петкова, слава о котором гремела по всем Балканам. Вернувшись в родной дом, Берковский начинает учительствовать и одновременно ведет просветительскую работу, открывает вместе с Левским народную читальню, одну из первых в Болгарии. Вскоре Берковского арестовывают, заключают в тюрьму Диарбекир, но ему удается бежать в Россию. Прослышав о формировании болгарского ополчения, Берковский торопится на сборный пункт, и его в звании унтер-офицера зачисляют в дружину. Столетов, как командир болгарских ополченцев, почел за правило иметь и ординарцем болгарина. Взяв Берковского, он ни разу об этом не пожалел и, надо думать, не пожалеет и впредь…

Хороший у него ординарец, что и говорить!.. А теперь — спать, спать.

Но не спалось.

Да, наверное, и мало кому спокойно спалось в ночь на 9-е на Шипкинском перевале. Зарево пожаров бросало кровавый отблеск на вершины. То и дело раздавался треск ружейных выстрелов на южном склоне. Главное же, все знали, чувствовали, что каждый час, каждая минута неумолимо приближают их к сражению, из которого если и не всем, то многим и многим наверняка не выйти живым.

В русском военном лексиконе еще со времен Суворова редко употреблялись такие слова, как «битва» или «сражение». Куда чаще в ходу было скромное словечко «дело»: дело под Рымником, дело под Фокшанами. Битва — это если Полтавская, сражение — разве что Бородинское, побоище — так уж Ледовое. Завтрашний бой пока еще рано считать сражением, но и обычным делом его тоже вряд ли назовешь. Занимали перевал солдаты и офицеры уже достаточно обстрелянные, побывавшие не в одном жарком деле. Но никому из защитников еще ни разу не приходилось участвовать в такой воистину смертельной схватке, когда каждому воину уже заранее известно, что против него по ту линию фронта стоят два десятка врагов…

В семь часов утра турки начали атаку.

С Лесной и Лысой гор, которые неприятель занял накануне, потекли-потекли вниз стройные колонны в красных фесках. Одновременно густые таборы тронулись по шоссе к подножию Николая. Наши артиллеристы ударили картечью в самую гущину наступающих, и турки отхлынули, оставив десятки убитых и раненых. Но тут же новая волна грозно покатилась-покатилась на наши позиции и, дохлестнув до подошвы Николая, начала заливать его нижние ярусы. Новые орудийные и ружейные залпы остановили темно-синий с красным гребнем вал, и он не сразу, словно бы нехотя, но тоже откатился. И точно так же, как морская волна, отливая, оставляет после себя пену на прибрежной полосе, неприятель, отступая, оставлял на поле боя ряды трупов, и эти ряды, сначала редкие, с каждой новой атакой уплотнялись.

Чтобы не давать защитникам перевала никакой передышки, атаки пошли почти без перерыва. Высылалась густая цепь солдат, а через небольшое время следом за ней шла новая. И когда после страшного для турок штыкового удара первая цепь откатывалась, то наши солдаты, преследуя противника, натыкались на ею свежие силы. А там уже новая лавина неотвратимо двигалась на наши позиции…