Семён Шуртаков - Вершина Столетова

— Думаешь? — по-своему понял молчание Ильи Оданец.

— Думаю, — машинально ответил Илья, поднялся и вышел из кабинета.

Придя в мастерские, он долго, обстоятельно разговаривал с Галышевым, с другими трактористами, и чем дальше, тем больше сердился на себя за то, что в делах да суете чуть не забыл просьбу бригадира.

А еще, может, и потому Илья был не в духе, что после разговора в мастерской положение его — уже в который раз! — необычайно затруднилось. Похоже, что Галышев прав, но твердой уверенности у Ильи не было. А время не ждет, опять надо выбирать, опять надо решаться…

Чтобы немного собраться с мыслями, Илья, не заходя в контору МТС, направился прямо домой.

Жил он пока в Доме колхозника, занимая отдельную комнатку на втором этаже. Комнатка была небольшой, но оттого, что в ней, кроме железной койки, стола и стула, никакой другой мебели не было, казалась излишне просторной. Топили в Доме колхозника экономно, и всегда было свежо, по утрам особенно.

Илья вымыл руки, напился чаю и с удовольствием вытянулся поверх одеяла на койке, укрывшись регланом. Во всем теле чувствовалось страшное утомление, хотя и непонятно было, откуда оно.

Снизу, из чайной, доносилась нестройная двухголосая песня о том, как в глухой степи замерзал ямщик. Тенор запевал, бас подхватывал, но подхватывал не когда это было нужно, а когда вздумается, и так усердствовал, что заглушал товарища.

грудным, рыдающим голосом выводил запевала. Голос подымался все выше и выше, казалось, вот-вот он сорвется и перейдет на плач, но вступал бас, и безысходная тоска запевалы, постепенно смягчаясь, утихала…

Однажды они с Тоней катались на лодке в городском парке. По радио передавали эту же самую песню. Но то ли день был праздничный, то ли у них было веселое настроение, но они слушали грустную песню и улыбались друг другу. Сейчас это казалось удивительным: слушать такую тоскливую, хватающую за сердце песню и — улыбаться.

Не лежалось. Илья встал, прошелся по комнате, сел у стола.

Было холодно. Окна, сплошь покрытые белыми пальмовыми листьями, плохо пропускали свет.

«А все-таки здесь очень неуютно. И порядок во всем и чисто — подметают каждый день, — а все равно как-то не по-жилому».

Илья вспомнил свою городскую квартиру, тоже когда-то по-холостяцки запущенную, вспомнил, какой уютной сделала ее Тоня, и вся их короткая семейная жизнь показалась сейчас счастливым сном.

Когда-то они теперь снова будут вместе? И будут ли?

Вызываясь ехать на работу в деревню, Илья думал, что Тоню обрадует такое решение: она училась в сельскохозяйственном техникуме, перешла на последний курс, и, значит, так или иначе ей предстояло уезжать из города.

Но Тоня повела себя как-то странно. Она сказала, что не хочет, чтобы Илья уезжал, и вообще, прежде чем давать согласие, надо было посоветоваться. «Ну если не сейчас, так через год все равно и тебе ехать: агроному в городе делать нечего», — ответил озадаченный Илья. «Что ломать голову над тем, что будет через год, — надо этот год прожить! А так вдруг — и ты уедешь. Как же я тут одна без тебя останусь?» Тоня заплакала, и он тогда подумал, что и в самом деле не поторопился ли? Но похоже было: Тоня чего-то недоговаривала, что-то хотела и боялась сказать Илье… А может, это ему только так казалось? Может, и договаривать было нечего? Ведь Тоня, в сущности, еще очень молода, а много ли можно спросить с двадцатилетней девчонки, которая еще плохо знает не только жизнь, но даже самое себя?

Совсем стемнело. Внизу петь перестали, но от этого стало еще тоскливее.

«А не сходить ли к кому-нибудь из знакомых? — подумал Илья. — Хотя бы к Ольге. Правда, она меня вроде не очень жалует, но, может быть, что-нибудь присоветует…»

Как-то, тоже вечером, он заходил к ней, но попал некстати. Ольга только что приехала из колхоза и готовила обед. Разговор у них не клеился, Илья поиграл немного с Юркой и ушел.

Сегодня он пришел, кажется, удачнее. Лена сидела за столом и решала задачи, Ольга с Юркой на диване читали какую-то сказку.

— …Всю ночь она ткала и выткала ковер, — читала Ольга. — На нем все царство расписано, с городами и деревнями, лесами и нивами, и птицы в небе, и звери на горах, в рыбы в морях; кругом луна и солнце ходят…

— Вот это ковер! — Илья разделся и сел на стул рядом с диваном.

Весело потрескивала печурка, в комнате было так тепло, что Илья расстегнул ворот рубашки. Ольга стеснялась уже меньше, чем в первый раз, и разговор шел проще, непринужденней, а если иногда и прерывался, все равно это не казалось неудобным.

Потом Ольга отлучилась куда-то по дому, и Илья с Юркой начали играть в фантики. На диване было тесно, пришлось перейти на пол. Юрка играл не всегда честно, за ним надо было глядеть да глядеть. Вот он щелкнул по фантику и, видя, что тот не долетел, незаметно подвинул его.

— Ну, брат, это знаешь как называется? — строго спросил Илья. — Это жульничество. Я тогда с тобой и играть не стану.

— Дядя Илья, я больше не буду, — клялся Юрка, но, как только дело начинало клониться к проигрышу, снова забывал о своей клятве.

После фантиков они играли в загадки, собирали из кубиков гусей, зайцев, собак, и Илья чувствовал, как тепло этой комнаты, тепло вот этих черных, немного плутоватых мальчишечьих глаз проникает в его сердце и все размягчает в нем.

Он так и ушел, не поговорив с Ольгой о своих делах. Да и вряд ли она могла что посоветовать.

Алексею Ивановичу Андрианову новый секретарь при первом знакомстве понравился: немногословен, самостоятелен, в делах несуетлив. Должно быть, потому Алексей Иванович обратил внимание на эти именно качества Гаранина, что больше всего не любил болтливых и без толку суетящихся людей. Гаранин же все делал основательно и, если за что брался, обязательно доводил до конца.

Как-то произошел такой случай. К секретарю партбюро пришел по делу один из ремонтников. Гаранин предложил ему раздеться (для этого он специально прибил у порога вешалку), а затем уже проходить к столу для разговора. Парень замялся: «Уж больно грязная роба там у меня», — наконец объяснил он свое замешательство. «Что же это ты, брат, в такой ходишь, что раздеться стыдно? — спросил Гаранин. — Что рабочий человек ты и руки у тебя в мозолях да в масле, этого стыдиться нечего, этим гордиться можно, потому что такими вот рабочими руками все на земле сделано. А что ходишь в такой робе, что стыдно в ней показаться, — это уж плохо», «С умывальником у нас неустроенность, — пожаловался парень. — Стоит он чуть ли не на улице, по-летнему, умыться негде». — «Ну, я думаю, умывальник мы наладим».

Андрианову об этом разговоре Гаранин ничего не сказал, тот случайно узнал о нем от самого ремонтника. Андрианов вызвал заведующего мастерскими Алимова и сказал, чтобы тот немедленно же перенес умывальник. Алимов улыбнулся в ответ: умывальник уже перенесен, а кроме него рядом с кузницей устроен горячий душ. Действует со вчерашнего дня.