Николай Кононов - Восстание. Документальный роман

В начале апреля я проснулся за час до подъема и долго лежал на койке. Мела метель, что значило — пора. Ведь при ясной погоде, не обнаружив следов на выходах из шахт, ловцы поймут: мы остались под землей. Что-то сжималось около сердца, какая-то мышца болела и отговаривала вставать и действовать. Натекшая и заледеневшая расплывчатым льдистым куском вода между двойными стеклами окна, выщербины в виде груши и в виде Африки на неровно покрашенной буро-зеленым стене, затхлый запах фуфаек, свисающая рука Антонова, спящего, как младенец, со щербатой улыбкой на верхних нарах — все заставляло терзаться еще и еще раз, стоит ли приступать к задуманному, ведь это не забастовка, а вооруженный бунт. Я прикрыл глаза, и мне привиделась Ольга, прижавшая к груди пару красных туфель, а затем Нина и Мариечка. Представилось, что с ними могло случиться, если Нюру арестовали как члена семьи изменника, и я попросил у них прощения за то, что вернулся и не сберег их, как мог бы, оставшись в Бельгии, — хотя, скорее всего, их всех не было в живых. Геракловым усилием заставив себя оторвать голову от мокрой подушки, еще полчаса я тер и промывал глаза, а затем съел завтрак, спрятал в карман пайку и простился с теплом на ближайшие недели.

Обошлось без неожиданностей: бригаду отправили в те самые лавы, где она бурила породу. Перед концом смены один за другим с перерывом в четверть часа Антонов, Ковалев и я протиснулись в щель между плитой, похожей на звезду, и стенкой и спрятались в гроте. На случай, если явятся искать с собаками, по окрестным лавам рассыпали селитру. Я намеренно взял с собой тех, кто не курил, и с этим, конечно, очень повезло, потому что от голода курили все. Горбунов подсел под плиту и вдвинул ее в стену ниши так, чтобы пещера не угадывалась никоим образом, даже если вохра догадается залезть в наш заброшенный штрек. Первые часы стояла небывалая тишина, и Ковалев даже задергался, засуетился, но потом совсем близко раздались лай и шварканье камней под ногами идущих. Заранее мы договорились, что в случае захвата не сопротивляемся — это бесполезно, а если за побег нам накрутят еще несколько лет, то все равно эти сроки ничтожны в сравнении с нашими. Я взял нож и вспомнил, как Ковалев учил резать себе горло. Впрочем, шаги в штреке быстро затихли. Они прошли мимо.

Вместо одной-двух недель нас искали месяц. Такой расклад мы учитывали и не волновались. Первые дни мы старались не зажигать фонари, экономить заряд и не вслушиваться в происходящее вовне — все равно ничего нельзя было расслышать. Один караулил, прыгал, отжимался, остервенело делал гимнастику, а двое других спали. За неделю мы отоспались, следя, чтобы не дремать слишком долго и не замерзнуть. Страшнее всего было потерять ход времени, хотя за нами все равно должны были прийти: мы с Горбуновым уговорились, что он или его сменщик сдвинет плиту — то есть из грота мы могли самостоятельно выйти лишь в случае срыва операции. Первое время я зачарованно рассматривал стены грота, покрытые колючей изморозью из кристаллов льда размером с ладонь. Они блистали под светом фонарей, напоминая друзы горного хрусталя. Выходя из невысокого лаза, я сбил головой кристалл, и он разлетелся на мельчайшие осколки, испустив глухой хруст, похожий на звук ломающегося плексигласа.

Отоспавшись, я решал дифференциальные уравнения и брал интегралы. Однако математика быстро надоела, и пришлось учить соседей французскому. Ковалев оказался любопытнее Антонова и умолял натаскать его, «чтоб однажды сгонять до Парижу». До мая мы сосуществовали, экономя воздух, стараясь говорить как можно реже, играли в самодельные карты с мастями, намалеванными прямо на газете. А однажды майским утром шахта проснулась и загрохотала бур-молотками, затряслась от далеких взрывов. Мы ликовали. Спустя еще неделю кто-то подшваркал к плите и начал ее отодвигать. Вскоре мы обнимались с Горбуновым и слушали новости: за наши головы обещали вознаграждение, привезли горных мастеров, знающих лавы, привезли несколько рот вохры, но в конце концов начлагеря объявил, что мы или замерзли, или вообще ушли в тайгу — мол, не настолько же безумны беглецы, чтобы прятаться в ледяном подземелье, нет, они выбрались через незакрытые штольни и, подгадав с метелью, скрылись в сопках. После этого ловцы свернули поиски. Впрочем, радоваться было рано: сумма сведений означала, что начлагеря и приезжие чекисты все же не до конца поверили в наш уход в тайгу. Разумно было выждать еще некоторое время. Мы договорились, что через два дня Горбунов и другие бросят в условленных местах еще немного продовольствия, мы заберем его ночью, задвинем изнутри плиту. А еще через неделю он отомкнет нас, и мы выйдем на штурм.

Но Горбунов не появился. Выждав неделю и осознав, что случилось нечто серьезное, мы выбрались из пещеры. Стояла ночь. Стараясь не греметь, мы вышли к месту, откуда забирали мешки с хлебом. На этот раз там лежал пустой мешок. Я тряхнул его, и оттуда выпорхнул сложенный вчетверо лист. Горбунова и почти весь актив бунтовщиков кто-то сдал, и их арестовали, и, что самое худшее, чекисты решили не тратить силы на поиск и забрали решетками брошенные выходы из шахт, какими бы разрушенными они ни были, а у входов в тоннели поставили вышки со стрелками. Схватив самое необходимое, мы кинулись к ближайшей заброшенной сбойке, выводившей на склон сопки между «Холодной» и «Заманчивой». Вскарабкавшись вверх и притаившись, я вдохнул свежий воздух и прислушался. Ничего, кроме шума ветра. Антонов высунулся, присмотрелся и нырнул назад. Стрелки караулили гору стальных прутьев. Небо за хребтом светлело.

Сидя в проклятой пещере, мы спорили, как теперь выбираться. Антонов настаивал, что надо обежать все выходы из шахты и, если даже они под охраной, — прорываться. Ковалев придумал умнее: прорываться без оружия — слишком большой риск, лучше кому-то из нас выйти наверх в лагерь, смешавшись с толпой возвращающихся из забоя, и проверить, всё ли так, как излагалось в записке, и если ее автор не врал, то следовало взять изготовленные заранее самодельные гранаты, вернуться в пещеру и прорываться через охраняемый выход уже с оружием, а не с голыми руками. Я же считал, что выходить сейчас — слишком серьезный риск, и, каким бы это мучением ни казалось, лучше выждать несколько недель. Однако Ковалев спорил: схваченных партийцев могут запытать, и они сдадут наше потайное гнездо, надо быстрее идти за гранатами и хлебом, пока взяли не всех. Я пропускал через себя все эти обстоятельства бесстрастно — все провалилось к чертям, все то, ради чего я, сожженный и лежавший в прахе, встал и пошел. «Давай», — сказал я Ковалеву и махнул рукой на плиту. Ему удалось выйти незамеченным на пересменке, заглянуть в наш барак, вычислить партийца, который перепрятал единственную уцелевшую после обыска гранату, взять ее, рассовать по карманам полмешка сухарей и просочиться со второй сменой под землю. Партиец успел передать, что все выходы уже блокированы, а Горбунов спрятал программу партии в тайнике на «Заманчивом», и его взяли без нее.