Филиппа Грегори - Последняя из рода Тюдор

Разумеется, у нее не хватает духа выполнить свой долг перед единоверцами. И, разумеется, только присутствие Роберта Дадли может дать ей достаточно сил, чтобы отвергнуть рекомендации Уильяма Сесила. Но меня это совершенно не заботит. Я влюблена, и меня интересует лишь, когда на осеннем небе звезды расположатся так, что королева будет в добром настроении, а мать почувствует себя достаточно хорошо, чтобы явиться ко двору и получить наконец разрешение на мой брак.

Наши тайные отношения, кажется, становятся известны только Уильяму Сесилу, старому советнику королевы. От внимания этого тихого и проницательного человека ничего не ускользает. Он то и дело молча улыбается мне или заводит вежливую беседу, сталкиваясь со мной в галерее, или когда равняются наши лошади. Он стойкий последователь церковных реформ и знает, что я была взращена в той же вере, что и моя сестра, и что я ей не изменю. Его жена, образованная и скромная женщина по имени Милдред, обожала Джейн, и мне кажется, что она ищет ее во мне. Его убеждения побуждают его призывать Тайный совет убедить королеву поддержать шотландских лордов и освободить Шотландию от влияния Папы Римского. Я знаю, что он ценит меня как наследницу короны протестантской веры и что он ходатайствует обо мне перед королевскими советниками, если не перед самой королевой. Он бы никогда не принял мою кузину, Маргариту Дуглас, которая лишь наполовину протестантка, и ни за что на свете не принял бы Марию, королеву Франции, потому что семья ее матери, Гизы, преследует и уничтожает реформистов с немыслимой жестокостью.

Когда от моего отчима Эдриана Стоукса приходит письмо, я нахожусь в обществе Джейни. Он написал, что моя мать при смерти и ей остались считаные дни, и что мы с Марией должны приехать не мешкая. Джейни крепко держит меня за руки, пока я смаргиваю скупые слезы, думая о том, что мне придется носить траурные черные платья и уезжать в ненавистный Чартерхаус и сидеть там, пока все остальные будут наслаждаться рождественскими празднествами.

– Тебе придется сказать обо всем сестре, – говорит Джейни.

Мария спит вместе с остальными девушками, и я отправляюсь на ее поиски. Они никогда не торопятся с подъемом, и я слышу их возню сквозь толстую деревянную дверь. Нет, старшей над девушками следует быть с ними построже: ее воспитанницам следует учиться достойному поведению при дворе, а не носиться по комнатам, как пострелятам, и не устраивать бои подушками, а судя по доносившимся до меня крикам и хохоту, там именно это и происходило.

Я стучусь в дверь и вхожу. Мария прыгает на кровати, брызгаясь на других девочек из кувшина для умывания, зажатого у нее в руке. Одна из девочек грозилась облить ее помоями, а все остальные просто носились друг за другом вокруг кроватей и по ним, по дороге срывая с них покрывала и отчаянно вереща. Им было очень весело. Если бы я не была такой взрослой и почти помолвленной, я бы непременно к ним присоединилась.

Но я пришла сюда с дурными известиями.

– Мария! – стараюсь я перекричать шум и киваю ей в сторону двери. Она спрыгивает с кровати и подходит ко мне, сверкая карими глазами.

Какая же она крошка, ростом не выше ребенка! Поверить не могу, что ей уже четырнадцать! Она уже давно должна быть помолвлена, но этого не произошло. Мало того, скоро она еще и лишится матери, которая могла бы договориться о достойной партии для нее. Правда, я не представляю, кто мог бы взять ее замуж. Да, в ее жилах течет королевская кровь, но здесь, при дворе Елизаветы, это достоинство становится недостатком. Я кладу руку на ее крохотное плечико и наклоняюсь к ее уху.

– Мария, давай выйдем. У меня плохие известия.

Она набрасывает накидку на ночное платье и выходит за мной в галерею. Как только Джейни закрыла за нами дверь, крики затихли, а подруга отошла от нас немного в сторону.

В этот момент я понимаю, что не знаю, что сказать. Передо мной стояла девочка, которая потеряла всю свою семью, еще не успев вырасти. Ее сестра и отец погибли на плахе, и вот теперь мать была при смерти.

– Мария, мне очень жаль. Я пришла сюда, чтобы сказать, что наша мать умирает. Мне написал Эдриан Стоукс. Мы должны немедленно ехать в Шин.

Она долго не отвечает, и я всматриваюсь в ее миниатюрное личико.

– Погоди, так ты знала, что она больна?

– Ну конечно, я знала. Во мне мало роста, но с умом у меня все в порядке.

– Я о тебе позабочусь, – неуклюже говорю я. – Теперь мы остались с тобой вдвоем.

– Я тоже о тебе позабочусь, – торжественно объявила она, как будто обладала каким-то влиянием, которое могло пойти мне на пользу. – Мы с тобой никогда не расстанемся.

Она так мила, что я наклоняюсь и целую ее.

– Я скоро выйду замуж, – говорю я ей. – И тогда у меня будет свой дом. И ты будешь жить со мной.

– Ну, это до тех пор, пока я не выйду замуж сама, – улыбнулась она.

Ох уж эта девчонка!

Наконец-то Елизавета уделяет нашей семье внимание, которого она достойна! Она окружает мою мать после смерти таким почтением, каким не удостаивала ее при жизни. Она устраивает грандиозные похороны в Вестминстерском аббатстве, с десятками плакальщиц и королевскими почестями. Весь двор был облачен в траур, а на щитах было написано ее имя.

Мы с Марией, в черных бархатных платьях, были главными плакальщицами. Над торжественно украшенным гробом герольд Кларенсо объявлял, что Всевышнему было угодно призвать «благородную великую княжну леди Фрэнсис, покойную герцогиню Саффолк». Если бы мать была жива, она была бы вне себя от радости, что королевский герольд объявил ее полный титул.

Джон Джуэл, хороший друг духовных наставников моей сестры Джейн, читает прощальную проповедь в реформистском стиле, и я думаю, что Джейн порадовалась бы, что нашу мать хоронили по традициям веры, ради которой она умерла. Невыносимо больно думать о Джейн, королеве, разрубленной на части и брошенной в подвалы часовни Тауэра, и смотреть на гроб матери, похороненной с великими почестями и гербовыми стягами над надгробием.

Все придворные дамы были в черном, от платьев до перчаток, и все это оплатила королева. Они идут за гробом, украшенным черной и золотой парчой.

Бесс Сен Лу берет меня за руку.

– Я очень любила твою мать, – говорит она. – Мне будет ее не хватать. Она была настоящей леди. Считай меня своим другом, Катерина. Я никогда не смогу заменить тебе ее, но я смогу любить тебя за нее.

На мгновение, увидев ее заботу, я почувствовала, что готова расплакаться, ведь у меня умерла мать. Но, если ты родился Тюдором, у тебя на самом деле нет родителей. Твоя мать становится твоей покровительницей, а твой ребенок – твоим наследником, и ты боишься подвоха от них обоих. Мне совершенно не нужно, чтобы тетушка Бесс рассказывала мне о том, какой влиятельной дамой была моя мать. Никто бы не назвал ее хорошей матерью, но в том, что двор наконец признает ее статус, есть свое утешение.