Мадлен Миллер - Песнь Ахилла [litres]

Я не мог видеть, как девушек пригоняют к нам в стан, чтобы потом разделить между воинами. Я посылал Ахилла за ними, просил, чтобы тот забрал побольше, и воины посмеивались над его ненасытностью, над его безграничной похотью. «А я и не знал, что тебе нравятся девушки», – шутил Диомед.

Каждую новую девушку первой привечала Брисеида, утешавшая ее на мягком анатолийском наречии. Пленнице позволяли выкупаться, давали чистую одежду, а затем она присоединялась к остальным. Мы разбили для них шатер попросторнее, чтобы поместились все – восемь, десять, одиннадцать девушек. В основном говорили с ними мы с Фениксом, Ахилл старался не попадаться им на глаза. Он знал, что они видели, как он убивал их братьев, их возлюбленных, их отцов. Есть вещи, которых нельзя простить.

Мало-помалу их страх проходил. Они пряли, болтали на своем языке, учили друг друга словам, которые узнали от нас, – нужным словам вроде «сыра», «воды», «шерсти». Они не были такими смышлеными, как Брисеида, но того, что они насобирали, вполне хватало, чтобы разговаривать с нами.

Каждый день я проводил с ними пару часов, учил их языку – это придумала Брисеида. Но уроки оказались куда сложнее, чем я думал: девушки были настороже, то и дело переглядывались, не зная, чем для них обернется мое внезапное участие в их жизни. Унять их страхи и разнообразить наши занятия мне опять же помогала Брисеида, вовремя подсказывая нужное слово или поясняя что-то жестом. Она уже неплохо говорила по-гречески, и во время уроков я все чаще и чаще полагался на нее. Учить у нее получалось куда лучше моего, да и смешнее. Она забавляла нас своими пантомимами: сонноглазая ящерица, сцепились два пса. Так просто было засидеться с ними допоздна, до той поры, когда, заслышав вдали скрип колес и бряцанье бронзы, я шел встречать моего Ахилла.

И так легко в эти минуты было позабыть, что война еще толком и не началась.

Но даже самые победоносные набеги все равно оставались набегами. Погибали там одни крестьяне и торговцы из многочисленных деревень, снабжавших державный город, – никак не воины. Во время советов у Агамемнона все заметнее твердели желваки на скулах, да и остальные мужи теряли терпение: когда же обещанная битва?

Скоро, отвечал Одиссей. И напоминал нам, что поток людей, ищущих убежища в Трое, не уменьшается. Город уже трещит по швам. Голодные семьи прорываются во дворец, улицы перегорожены наспех возведенными шатрами. Это вопрос времени, говорил он.

Его слова оказались пророческими, и уже на следующее утро над стенами Трои взвилось знамя – просьба о переговорах. Часовой стремглав пронесся по берегу, спеша к Агамемнону с вестью: царь Приам согласен принять посланников.

Новости разлетелись по стану будто искры. Так или иначе, но теперь хоть что-то произойдет. Или мы вернем Елену, или сразимся за нее, как положено, в честном бою.

Совет царей отправил в посольство Менелая и Одиссея – очевидный выбор. На рассвете они оседлали своих резвых, вычесанных до лоска, увешанных бряцающими украшениями лошадей и уехали. Мы глядели им вслед – вот они проскакали по широкой травянистой равнине и растворились в темно-серой дымке городских стен.

Мы с Ахиллом ждали у себя в шатре, гадая, что же случится. Увидят ли они Елену? Вряд ли Парис посмеет спрятать ее от мужа, но ведь и показать ее он вряд ли посмеет. Менелай отправился в Трою подчеркнуто безоружным, как знать – может, не доверял себе.

– Ты знаешь, почему она его выбрала? – спросил Ахилл.

– Менелая-то? Нет.

Я вспомнил, каким Менелай был тогда, во дворце Тиндарея, – его лицо светилось здоровьем и добродушием. Он был красив, но были там мужи и красивее его. Он был могучим владыкой, но были там мужи и богаче его, и более славные подвигами.

– Он принес щедрый дар. А ее сестра и так уже была замужем за его братом, может, дело было в этом.

Ахилл забросил руку за голову, погрузился в мысли.

– Думаешь, она уехала с Парисом по доброй воле?

– Даже если и так, Менелаю она в этом не признается.

– Хмм, – он задумчиво постукивал пальцем по груди, – скорее всего, она уехала по доброй воле. Дворец Менелая – все равно что крепость. Закричи она или начни вырываться, кто-нибудь уж точно бы услышал. Но ведь она знала, что муж отправится за ней, если не ради нее, то ради собственной чести. И что Агамемнон ухватится за эту возможность и созовет под свои знамена всех, кто принес клятву.

– Я вот не знал.

– Ты не жена Менелая.

– Думаешь, она это нарочно сделала? Чтобы развязать войну?

Эта мысль меня поразила.

– Может быть. Раньше говорили, что во всех наших царствах не найти женщины прекраснее. А теперь говорят – и во всем мире. – Он старательно пропел высоким, как у певцов, голосом: – «В путь за ней отправилась тысяча кораблей».

Тысяча – это число стали повторять сказители Агамемнона, «тысяча сто восемьдесят шесть» не слишком хорошо укладывалось в песенный размер.

– Может, она вправду влюбилась в Париса.

– Может, ей стало скучно. Я бы тоже сбежал, просиди я десять лет взаперти в Спарте.

– Может, это Афродита ее заставила.

– Может, они сейчас с ней вернутся.

Мы задумались: что будет тогда?

– По-моему, Агамемнон все равно нападет на Трою.

– По-моему, тоже. О Елене даже больше не вспоминают.

– Разве что когда выступают перед воинами.

Мы помолчали.

– Ну а ты бы кого из женихов выбрал?

Я оттолкнул его, и он расхохотался.

Они вернулись уже в сумерках, одни. Одиссей держал речь перед советом, Менелай сидел молча. Царь Приам тепло их принял, устроил пир в их честь. Затем поднялся – Гектор с Парисом стояли по бокам от него, остальные сорок восемь сыновей выстроились позади. «Мы знаем, зачем вы приехали, – сказал он. – Но сама царица не желает возвращаться к вам и попросила у нас защиты. Никогда прежде я не отказывал женщине в убежище, не стану и теперь».

– Умно, – сказал Диомед. – Придумали, как снять с себя вину.

Одиссей продолжил:

– Я сказал, раз они так настроены, говорить нам больше не о чем.

Агамемнон встал, царственно возвысил голос:

– И вправду – не о чем. Переговорами мы ничего не добились. Единственный способ решить дело достойно – война. Завтра все вы отправитесь завоевывать себе заслуженную славу, все до единого.

Остальных его слов я уже не слышал. Все до единого . Во мне заплескался страх. Как же я об этом не подумал? Ну конечно же, все ждут, что я буду сражаться. Мы теперь на войне, здесь каждый – воин. Тем более ближайший спутник лучшего из ахейцев.

В ту ночь я почти не спал. Прислоненные к стене шатра копья казались мне непостижимо высокими, и я спешно пытался припомнить хоть пару уроков – как примериваться к удару, как уворачиваться. Мойры ничего не сказали обо мне – ничего о том, сколько проживу я. В панике я разбудил Ахилла.