Кейт Мортон - Дочь часовых дел мастера [litres]

В панике она совсем забыла о манерах, о которых вечно твердила мать. Она назвала мисс Торнфилд лгуньей и макакой; кричала, что она злая старуха; может быть, даже выкрикнула «Бевкупх!» во всю силу своих легких.

Потом она вырвала свою руку и со скоростью гепарда помчалась прочь, в холле растолкала других девочек, которые только вошли с улицы, а в одну из них, золотоволосую, врезалась на всем ходу, и та громко вскрикнула. Зашипев сквозь зубы, Ада отпихнула девочку, хотя та была постарше, добежала по коридору до входной двери и по выложенной плитняком дорожке бросилась туда, где всего час назад стоял экипаж, доставивший ее сюда вместе с родителями.

Но экипажа уже не было, и Ада испустила вопль разочарования и злобы.

Что все это значит? Мать ведь говорила, что она останется здесь до вечера, а эта мисс Торнфилд повернула все так, будто ей придется жить тут, в этой школе… сколько?

Дольше, чем до вечера.

Следующие часы Ада провела у реки – вытягивала стебли камышей из зеленых ножен и секла ими траву, которой порос берег. На гадкий дом у себя за спиной она старалась даже не оглядываться, ненавидя его всеми силами души. Она вспоминала Шаши, и из глаз брызгали горячие, злые слезы.

Лишь когда солнце стало клониться к закату и Ада поняла, что в роще она совсем одна, а между деревьями уже сгущается темнота, она вышла на луг и, держась подальше от каменной ограды дома, направилась к воротам. Там, скрестив ноги, она села прямо на землю в таком месте, откуда была хорошо видна вся дорога от дома до деревни. Как только на ней появится экипаж и покатит к Берчвуд-Мэнор, она сразу его увидит. Ада наблюдала, как мерк желтый свет вокруг, и на сердце стало тяжело, когда она вспомнила зазубренные росчерки пальм на фоне пурпурно-оранжевого горизонта, резкие запахи, человеческую суету и песнопения парсов там, дома.

Уже почти стемнело, когда она ощутила, что позади нее кто-то стоит.

– Идемте, мисс Лавгроув. – Из тени выступила мисс Торнфилд. – Накрывают к обеду. Не годится ходить голодной в первый вечер.

– Я буду обедать с мамой и папой, когда они вернутся, – сказала Ада. – Они приедут и заберут меня.

– Нет. Они не приедут. Не сегодня. Как я уже пыталась вам объяснить, они оставили вас здесь, чтобы вы учились в школе.

– Я не хочу оставаться здесь.

– И тем не менее.

– Не хочу.

– Мисс Лавгроув…

– Я хочу домой!

– Вы уже дома, и чем скорее вы примете этот факт, тем лучше для вас. – С этими словами мисс Торнфилд выпрямила спину и даже как будто подросла, потянувшись вверх, точно раскладная лестница, и расправив вечно опущенные плечи, чем живо напомнила Аде аллигатора, когда тот подергивает шкурой, словно расправляя на ней чешую. – Может, попробуем еще раз? В школе, – произнесла она очень четко, – накрывают к обеду, и, к чему бы вас ни приучили на субконтиненте, мисс Лавгроув, здесь, смею вас заверить, еду дважды не подают.

И вот, шестьдесят три дня спустя, она сидела, скорчившись, в пропахшем сыростью тайнике, устроенном в стене холла второго этажа школы мисс Рэдклифф для юных леди. Ее родители, как понимала Ада, были уже на пути в Бомбей, хотя напрямую она не получала никаких известий, – как объяснила мисс Торнфилд, они хотели дать дочери время «подстроиться», прежде чем посылать письма.

– Очень продуманный шаг, – решительно высказалась мисс Торнфилд. – Не хотят давать тебе поводов для огорчения.

Приложив ухо к деревянной стенной панели, Ада закрыла глаза. Вокруг и так было темно, но при закрытых глазах обострялись другие чувства. Иногда ей даже казалось, что она слышит, как потрескивают, извиваясь, прожилки внутри древесины. Слово «прожилки» очень походило на другое слово, «поджилки», и Аде нравилось представлять, что дерево напоминает человека и у него тоже есть поджилки. Она даже воображала, как дерево говорит с ней приятным тихим голосом. И как от этого голоса ей становится легче.

Но тут в холле раздались настоящие голоса, слегка приглушенные перегородкой, и глаза Ады мгновенно раскрылись.

– Но я же видела, как она пошла сюда.

– Значит, ты ошиблась.

– Нет, не ошиблась.

– Ну? И где же она теперь? Растворилась в воздухе?

После недолгой паузы один из двух голосов капризно повторил:

– Я видела , как она шла сюда. Знаю, что видела. Значит, она где-то здесь; надо только подождать.

Сидя в тесном укрытии, Ада бесшумно перевела дух. У нее затекла нога; уже минут двадцать пять, не меньше, она не меняла позы, не имея возможности пошевелиться, но если что и давалось ей легко – в отличие от таких вещей, как шитье, игра на фортепьяно, рисование, да и вообще почти все, чему ее пытались научить в этой школе для бевкупхов , – так это упрямство. Недаром Шаши звала ее хакара – маленький мул. Пусть девчонки стерегут ее в коридоре, сколько им заблагорассудится; она их пересидит, вот и все.

Шарлотта Роджерс и Мэй Хокинс – вот как звали ее мучительниц. Обе были старше нее – им уже исполнилось двенадцать, – причем Шарлотта отличалась необыкновенно высоким ростом для своего возраста. Ее отец был членом парламента, а отец Мэй – известным промышленником. У Ады было не так много возможностей сблизиться с другими детьми, но она быстро училась и обладала недюжинной наблюдательностью, а потому скоро поняла: в школе мисс Рэдклифф для юных леди всем заправляет группа старших девочек, которые ждут от младших безоговорочного, а главное, добровольного подчинения.

Но Ада не привыкла, чтобы ею командовали другие дети, а присущее ей неистребимое чувство справедливости делало ее неспособной заключить мир на столь чудовищных условиях. Вот почему, когда Шарлотта Роджерс потребовала отдать ей новые ленты, которые мама Ады купила ей в Лондоне, та ответила «нет». Спасибо, конечно, за комплимент маминому вкусу, но ленты ей и самой по душе, лучше она оставит их себе. А когда неразлучные подружки подстерегли ее на лестнице и велели молчать, пока Мэй Хокинс будет проверять, как далеко назад гнется ее мизинец, Ада с размаху наступила тяжелым ботинком на ногу Мэй и завопила:

– А ну, оставь в покое мои пальцы!

Тогда девочки нажаловались экономке, будто это Ада залезла в кладовку и открыла там банку с джемом (ложь), но она и тут не смолчала, во всеуслышание заявив о том, что она не преступница, и сообщив к тому же, что собственными глазами видела, как Шарлотта Роджерс кралась по коридору, когда во всей школе уже погасили свет.

Конечно, после такого Шарлотта Роджерс и Мэй Хокинс невзлюбили Аду еще сильнее, хотя, по правде сказать, их неприязнь к ней возникла гораздо раньше – с самого первого дня. Когда Ада выбежала из библиотеки в надежде догнать родителей и в холле толкнула какую-то девочку, это была как раз Шарлотта Роджерс. От неожиданности Шарлотта завопила пронзительно, как банши, так что другие ученицы, даже самые маленькие, захихикали и стали показывать на нее пальцем. Да и то, что Ада, налетев на нее, зашипела ей прямо в лицо, делу не помогло.