Эрик Шабаев - Только б жила Россия

Кто-то высокий возник в темноте, расспрашивая солдат, и Гилленкрок по густому, несколько ворчливому голосу признал Адама Левенгаупта.

— Граф!

— Аксель, дорогой, наконец-то… Позвольте мне быть при вас: ординарцем, телохранителем, волонтером, кем угодно.

— Вправе ли я…

— Ерунда. Ну как русские?

— Более или менее спокойны, — доложил вездесущий Табберт. — Разумеется, караулы не спят, ведут перекличку.

— «Добрый хлеб» — «Крепкая брага»?

— Именно так, ваше сиятельство.

— Что Кронштедт и его саперы?

— Подготавливают новый взрыв.

— Проводите нас, капитан, отсюда мы не увидим ровно ничего.

У спуска в окоп Гилленкрок немного помедлил, оглядываясь. Где же все-таки Седергельм и Гермелин? Они вызвались участвовать в штурме…

— Вероятно, жаркое, приготовленное кухней главнокомандующего, пересилило страсть к подвигам, — заметил Табберт.

— Жаркое? Откуда?

— Рейтары учинили нападение на покинутые нами Будищи. Трофей — теленок, только-только из чрева матери. Непонятно другое: как могла до сих пор уцелеть корова? — язвил капитан, идя впереди и безошибочно ориентируясь в путанице переходов.

Левенгаупт горько усмехнулся.

Гилленкрок молчал, пронизанный острой жалостью к другу. Вот уже более полугода опытный солдат находится не у дел, и король полностью игнорирует его присутствие в лагере, подавая пример молодым приближенным. Справедливо ли? Кто ускорил нелепую развязку в Приднепровье, кто не дождался, как было условлено ранее, оставил рижского генерал-губернатора беззащитным перед войсками царя Петра?

— Крайняя параллель, — тихо предупредил Табберт. — Мы в том самом буераке, который унес тысячи шведских жизней.

На дне окопа, обложенного мешками с песком, сидели куренные атаманы, посасывая «люльки», плели вялую нить разговора, и даже не поднялись навстречу, наглецы. «Впрочем, надо ли удивляться? — мелькнуло у Гилленкрока. — Все летит в тартарары!»

Вскоре подоспел капитан Кронштедт, усталым голосом сообщил: мина огромной, еще невиданной силы подведена под вал, взрыв последует перед атакой.

— То есть, через десять минут, — отметил Гилленкрок, щелкнув крышкой часов. — Будем ждать.

Время, назначенное саперным капитаном, истекло, — мина бездействовала. Не взорвалась она и потом, четверть часа спустя. Кронштедт, оцепенев, нервно хрустел пальцами.

— Чем вы объясните подобный афронт? — нелюбезно спросил Левенгаупт.

— Н-наши работы, полагаю, не остались тайной для русских, и они… в-вынули з-заряд, — заикаясь, пролепетал Кронштедт.

— Весьма правдоподобно! — Левенгаупт обратился к полковнику: — Поднимайте первую линию, мой вам совет. Единственная надежда на штык и саблю!

Гилленкрок распорядился.

Несколько бочек с горилкой, присланных Мазепой в запорожский лагерь, сделали свое дело. Сечевики вихрем перескочили бруствер, взяв пики наперевес, нестройной ревущей толпой устремились вперед. «Пуга! — раскатывалось из края в край поля. — Пуга!» Но вернулись «бараньи шапки» и того быстрее, подхватив раненых и убитых, — Полтава накрыла их перекрестным огнем.

— Бисова громозда! — ругался кошевой атаман, бегая вдоль траншеи. — Гармат [17] Пушек. сверху донизу — не счесть!

— Вы о деревянной башне, сооруженной комендантом? — задал вопрос Табберт, кое-как слепив русскую фразу.

— О ней, нелюбой… О ней!

Гилленкрок вызвал капитана Бинова.

— Там дерево, одно лишь дерево… Поджечь, экономя порох!

Мортирная батарея повела обстрел башни, было отмечено пять-шесть попаданий, но вызвать пожар так и не удалось. Осажденные сбивали огонь водой, загодя припасенной в бочках…

— Во славу короля — вперед! — проревел Адам Левенгаупт.

Вторая линия — Ниландский полк и спешенные кавалеристы — колоннами двинулись на Мазуровский вал, полуразрушенный многодневными атаками. Русские пушки рявкнули в упор. Картечь десятками вырывала солдат из строя, но ряды смыкались, упрямо — шаг за шагом — карабкались по крутизне, обильно политой кровью, и грохотал очередной истребительный залп. Штурмовые мостки через ров охватило пламя, искры густо порскали вокруг, обдавая лица, прожигая мундиры.

В самый разгар штурма прибыл посланец короля, молодой граф Понятовский.

— Его величество отдает город на три дня солдатам. Соблаговолите довести приказ!

— Великий игрок верен себе, — проворчал сердито Левенгаупт. — Не жалеет ни тузов, ни двоек… Вперед!

— Победа!

Новые и новые шведские «волны» выплескивались наверх, забрасывая частокол гранатами, задние шеренги вели прицельную стрельбу по осажденным, — здесь и там с гребня срывались, падали вниз фигуры в кафтанах, чекменях, в свитках, и колонны отвечали торжествующим ревом.

От крепости вернулся Табберт, потрясение проговорил:

— Генерал! Я видел женщин с топорами и косами, я видел почти детей… Они стоят на валу, бьются наравне с с гарнизоном… Что происходит, бог мой?

— Молчать! — Левенгаупт ухватил капитана за плечо, встряхнул с бешеной силой. — Вперед!

К полуночи потрепанные шведские роты были оттянуты назад, в перелесок. Нарушив строй, толпились драгуны и стрелки, бледный луч фонаря выхватывал из темноты изодранные в клочья мундиры, кровавые бинты, колючие, исподлобья взгляды.

— Мы в ловушке, господин полковник. В ловушке! — точно в бреду повторял седой ветеран.

— Солдаты! Король помнит о вас, он все видит и знает. Будьте благоразумны, будьте стойки! — ответил Гилленкрок, давясь горечью. Те ли это внуки бессмертных фалькенов Густава-Адольфа, кузнецы громких побед на полях Дании и Польши, Саксонии и Литвы, для которых не было ничего невозможного?

Подошел командир Ниландского полка, строгим окриком отогнал солдат. И тихо обратился к Гилленкроку:

— Господин барон! Прошу передать главнокомандующему — полк тает. Весной у меня было восемь рот по сто пятьдесят человек в каждой. Теперь, после штурмов, осталось пятьсот сорок солдат, годных под ружье. С кем идти в бой?

— Вам ли сетовать, подполковник… Некоторые мои регименты сохранили только штаб! — Левенгаупт приглушенно выругался.

Старые друзья долго молчали, думая об одном и том же. Немыслимо! Фузилер, ветеран многих кампаний, в полный голос осуждает планы и действия короля… Вероятно, всему есть предел — даже стальному шведскому терпению!

Гилленкрок встрепенулся, точно пробуждаясь ото сна, широко раздул ноздри.

— Граф, я ненадолго отлучусь в главную квартиру.

— Да поможет вам бог! — напутствовал его Левенгаупт, догадываясь о причинах внезапной спешки.

У ручья, окутанного вязким туманом, Гилленкрок и Табберт придержали шаг, обеспокоенные шумом в запорожском лагере. Кто-то бранился последними словами, кто-то зло отвечал ему, кто-то твердил, задыхаясь: