Альгирдас Поцюс - Заложники

Встречались они обыкновенно под вечер, когда старушка уходила в костел. Рослому Шарунасу приходилось нагибаться, чтобы не удариться головой о притолоку у входа. Он отказывался от приглашения сесть, предпочитая расхаживать во время беседы по комнате. Время от времени останавливался возле противоположной стены, под образом Христа в терновом венце. Рыжебородый сын божий с болью смотрел на небо. На его белоснежном лбу алели капельки крови.

Довиле обычно сидела на кровати и жадно слушала Шарунаса. Все, о чем он говорил, казалось ей очень важным и значительным, будто эти слова принадлежали умудренному жизненным опытом человеку. На самом же деле Шарунасу исполнилось девятнадцать осенью, через год после его прихода. Его одноклассники, без пяти минут выпускники школы, преподнесли ему по этому случаю букет красных астр. Самых близких друзей Шарунас пригласил к себе домой. Он жил у дяди, волостного врача. В числе приглашенных оказалась и Довиле. Надолго запомнила девушка тот таинственно-торжественный вечер. Ведь для приглашенных это стало как бы признанием того, что их выделили из числа остальных, допустили в круг, куда открыт вход далеко не каждому.

Шарунас тогда налил всем в рюмки домашнего яблочного вина и, подняв свою, обвел блестящими глазами гостей.

— Выпьем за могучие деревья Литвы, которые выдерживают натиск любой бури! Давайте же учиться у деревьев, которые поддерживают ветвями друг друга!

Все осушили рюмки и притихли — трудно было найти нужные слова после такого проникновенного тоста. Довиле не выдержала и простодушно спросила:

— А могут, скажем, липы стать опорой дубам?

— А как же! — улыбнувшись, ответил виновник торжества.

Сейчас, в комнатке у Довиле, Шарунас вспомнил об этом.

— Помнишь, как ты на моем дне рождения спросила про липу?

— Помню.

— Ты сама похожа на это дерево. Самая настоящая липка!

Довиле звонко расхохоталась.

— У меня же сердце есть, а у липы…

— Ну да, ты и есть липа, только с нежным сердцем, — перебил ее Шарунас. — Пусть это будет твоя кличка — Липка.

— С какой стати мне нужна кличка? — удивилась девушка.

— Просто так. Такие уж времена сейчас. Лучше будет, если не называть вслух настоящее имя, — пояснил гость.

Не раз потом Довиле вспоминала этот странный разговор, хотя и приняла его за шутку. А однажды, написав на уроке записку приятелю, подписалась: «Липка».

Жизнь тем временем как в самом городке, так и в округе становилась все беспокойнее. Однажды ночью взорвалась граната под дверью дома, где жил волостной парторганизатор, к утру еще одного дня загорелся дом председателя исполкома. Стали раздаваться выстрелы и в деревнях. Все чаще можно было видеть бредущие к костелу похоронные процессии. За гробом обычно шли женщины в деревенских клетчатых платках. Рядом, вцепившись в их грубые пальто или тулупы, семенили одетые во что попало ребятишки.

Довиле жила неподалеку от костела, и каждый раз при виде таких шествий у нее сжималось сердце. Особенно тяжело было видеть малышей, которые испуганно таращились на взрослых, будто прося объяснить им происходящее. Иногда процессия следовала сразу за несколькими гробами. Кто лежал в этих ящиках, сколоченных из белых досок? Довиле напряженно прислушивалась к негромким разговорам людей, пытаясь узнать хоть что-нибудь. А те, будто опасаясь чего-то, отвечали вполголоса любопытным: Дапкус из деревни Контаучяй, Лингис из Гярвенай, Даргене из Пликтакяй… Кто они, за что их?! Никто не хотел отвечать. Правда, порой можно было добиться ответа, но это мало что проясняло: «председатель сельсовета», «служил властям» или «человек как человек»…

О главном же все эти люди умалчивали, и у Довиле ныло сердце от страха за близких. Отец любил поговорить о политике и к тому же водил дружбу с председателем сельсовета, старовером Федором. Этого могло быть достаточно, чтобы навлечь на себя беду. И когда однажды к ней пришел Шарунас, Довиле поделилась с ним своими страхами:

— Сегодня привезли хоронить женщину из деревни Пликтакяй. Говорят, ее застрелили только за то, что она слишком часто стала наведываться в город. Вот ужас! Литва так мала, а мы истребляем друг друга!

Она сидела за столом, а гость, засунув руки в карманы, по обыкновению, расхаживал между кроватью и стеной. Глядя на Христа в терновом венце, он спокойно сказал:

— Да, это ужасно, но разве можно добиться чего-нибудь без жертв?

— Мне лично эти жертвы кажутся бессмысленными, — возразила Довиле. — Убьют, скажем, сегодня председателя сельсовета, а назавтра власти сажают на его место другого. Человек сопротивляется, отказывается, а ему говорят: надо! Неужели так всех подряд и похороним?

— Важно, чтобы они побаивались кого-нибудь и не слишком усердно служили властям. Такова в общих чертах задача, — пояснил Шарунас.

— Ты что же, выходит, защищаешь тех, кто сейчас в лесу? — спросила Довиле, глядя прямо ему в глаза.

Юноша смутился.

— А ты? — вопросом на вопрос ответил он.

— Я совсем запуталась. Не пойму, что у нас происходит, — призналась девушка. — Хочу покоя, больше ничего.

— На это не надейся. Борьба еще не закончена. Американцы готовятся всерьез. Наши газеты, между прочим, дают это понять.

— Да ты что?! — ахнула Довиле. — Неужели снова война?

— Не исключено.

— Ты меня нарочно пугаешь, да?!

— Могу и успокоить, если хочешь, — с улыбкой сказал Шарунас.

Он обнял девушку, прижался лицом к ее щеке, стал гладить плечи, осыпать поцелуями… Эти ласки были такими сладостными, что все страхи, все опасности отодвигались куда-то далеко-далеко, становились незначащими и ничтожными. Рядом с Шарунасом она обретала спокойствие и уверенность, будто надеясь, что в случае чего он защитит, убережет от беды.

Однажды они сидели поздно вечером вдвоем у стола и готовили уроки. На Шарунасе был пиджак в крупную клетку. Но вот юноша встал, потянулся за учебником, и Довиле увидела, что во внутреннем кармане расстегнутого пиджака что-то блеснуло.

— Что это? — ткнула девушка пальцем в непонятный предмет.

Шарунас поначалу опешил, залился краской, но, справившись с собой, сунул руку за пазуху и вытащил пистолет. Шутливо навел дуло на дверь, смутно белевшую в густых сумерках, и тут же спрятал оружие.

— Ты ничего не видела, ничего не было! — глядя в упор на девушку, резко отчеканил он, а глаза его при этом сияли мальчишеской гордостью. Он вымученно улыбнулся, чтобы скрыть напряжение.

— Ты мне не доверяешь, что ли? — обиженно спросила Довиле.

— Доверяю, но…

— Тогда объясни, что все это значит, — попросила она.

— В наше время порой лучше знать как можно меньше, — сказал Шарунас, заметно успокоившись. — Кто ничего не знает, тот и под пытками ничего не скажет!