Альгирдас Поцюс - Заложники

— Чем могу служить?

— Простите нас, учитель, мы на минутку. Забрели на огонек. На дворе прохладно, — сказал один.

Он был одет в кожаное полупальто, шея обмотана полосатым шерстяным шарфом, на ногах сапоги. Твердым шагом мужчина не спеша пересек комнату и в упор уставился на Селяниса своими карими сверлящими глазами. Его властное лицо было чисто выбрито, лишь под носом темнели маленькие усики.

— И давно вы тут учительствуете? — спросил он, остановившись у стола и искоса поглядев на раскрытый французский словарь.

— С первого сентября. Второй месяц пошел, — ответил учитель. Он внимательно разглядывал одежду пришельца, его оружие, лицо — выискивал хоть какую-нибудь деталь, по которой можно определить, кто они. Но тщетно: и одежда, и автоматы могли с успехом принадлежать и тем, которые приходят из лесу, и городским. Селянис растерялся еще больше. Как с ними говорить?

— Французский изучаем? — снова обратился к нему мужчина с черными усиками. Он взял со стола листок с десятью французскими словами и пробежал его глазами.

— Да, — коротко ответил Селянис.

Мужчина отдал ему бумажку и принялся расхаживать по комнате, время от времени бросая взгляд то на учителя, то на книжную полку, то на большую картину Шимониса, висевшую на стене.

— И я когда-то его учил, — продолжал незнакомец. — Только забыл начисто. Не мешало бы снова заняться.

— Может, не придется больше… — подал голос его товарищ, который грел руки у печки. Он был помоложе, светловолосый, с родинкой на щеке.

— Это почему же? — перестал расхаживать мужчина и повернулся к печке. — А мой талисман? Он меня убережет.

Они расхохотались. В этих словах таился какой-то смысл, известный лишь им двоим и непонятный Селянису. Он с опаской, будто погружаясь в холодную воду, опустился на стул. Теперь учителю стало ясно — эти двое пришли из лесу.

Между тем тот, что был в кожанке, остановился у полки с книгами. Некоторое время он молча перечитывал заголовки на корешках.

Селянис насторожился. В первом ряду стояли только книги политического содержания. Учитель вскочил и прошлепал в стоптанных домашних тапочках к полке.

— Не обращайте на них внимания, это еще ничего не значит, — осекшимся голосом пролепетал учитель. — Сами знаете, какие нынче времена… Иначе нельзя, поймите… Меня и так обвиняют, что я в стороне от политики. Лучше извольте взглянуть вот на это. — Селянис принялся суетливо вытаскивать книги из внешнего ряда и складывать их на столе. Сверкнули блестящие корешки новых книг. Названия их были написаны совсем другим шрифтом, да и авторы тоже не те — Кант, Киплинг, Метерлинк, Бразджёнис, Шейнюс, солидные тома литовской энциклопедии… Много было немецких, польских книг. Лицо учителя просияло. Эти книги были предметом его гордости, его величайшей радостью и богатством.

— Первый ряд, так сказать, для отвода глаз, а второй для себя, — ровным голосом, без тени намека на укор произнес усатый.

— Иначе нельзя, — суетясь возле книг, поддакнул Селянис.

Он опасался, как бы незнакомцы не польстились на какую-нибудь из них, и поэтому торопливо засовывал книги на место. Учитель тщательно сдувал с них пыль и, казалось, совсем позабыл о странных гостях. Стоило ему заняться книгами, и он забывал обо всем на свете.

— А как же с учениками? Им-то что вдалбливаете — то, что для отвода глаз, или свое, сокровенное? — спросил мужчина, снова принимаясь расхаживать по комнате.

Селянис отошел от полки. Он вернулся к столу, взял тонкий пестрый карандаш с ластиком на конце и прижал его к губам.

— Наука остается наукой, — произнес он, тряхнув волосами. — В какую обложку ее ни засунь — красную, зеленую или белую, это почти не меняет дела. К тому же я преподаю немецкий. Политика тут вроде бы ни при чем.

— Да, но ведь детям порой нужно давать определенный ответ. К примеру, что такое советская власть, чего она добивается… Как же вы тогда выкручиваетесь? — Мужчина остановился посредине комнаты и пристально посмотрел учителю в глаза.

— Вы правы, ясное дело, спрашивают и про это, случается… — пролепетал Селянис. Он сел, потом снова встал и, не находя места, топтался вокруг стола.

— Так что же вы отвечаете тогда?

— Если в классе нет инспектора, прошу не мешать и не задавать посторонних вопросов.

— А при инспекторе? — не отводя взгляда, допытывался чернявый.

— Тогда вынужден кое-что пояснить. Вы должны меня понять, иначе нельзя…

Размеренно поскрипывали половицы под сапогами на толстой подошве, гость шуршал кожанкой, и Селянису показалось даже, что он не у себя дома. Исчезла книжная полка, которой он так часто любовался, куда-то подевался лежавший на столе французский словарь, не стало листка с десятью мелодичными французскими словами, пропала чудесная картина Шимониса, только что висевшая на стене. Навязчиво лезла в голову мысль: каким образом он оказался рядом с этими вооруженными людьми?

— Выходит, вы никудышный советский учитель. Не можете толком объяснить ученикам вещи, которые их волнуют всерьез, — донеслись до него слова, сопровождаемые скрипом сапог.

Селянис недоуменно округлил глаза. Лицо его запылало, ему вдруг стало жарко. Карандаш выскользнул из его дрожащей руки и со стуком покатился по столу.

— Я не знаю, кто вы, — промямлил он чуть слышно.

— Мы тоже не требовали у вас документы. Мужчине с черными усиками, видно, надоело расхаживать взад-вперед, и он опустился на диван, поставив между ног автомат. Тяжелый приклад громко стукнул об пол.

— Вы случайно не проголодались? — вскочил Селянис. — Я хоть и холостяк, но могу что-нибудь сообразить.

— Спасибо, мы поели, — подал голос светловолосый мужчина помоложе, который грелся у печки.

Все это время он не вмешивался в разговор. И все же Селянис успел подметить не сходившую с его губ кривую усмешку. «Я дал маху, они вовсе не из лесу», — испуганно подумал учитель.

— Вы должны меня понять, нынче в деревне такое творится… То одни нагрянут, то другие… И все при оружии… А ведь у них на лбу не написано, кто они такие. Вы, конечно, можете подумать…

— А мы ничего и не говорим, учитель, — перебил его тот, что сидел на диване.

Селянис повернулся в его сторону:

— Не говорите, а сами, чего доброго, думаете бог весть что.

Незнакомцы весело расхохотались.

— Этого еще не хватало — выкладывать ему, что мы думаем.

Селянис ошеломленно замолчал. Прислонившись к столу, он потирал руки и затравленным взглядом сломленного судьбой человека озирался вокруг. Он не мог молчать, страх толкал его на объяснения:

— Вы, когда в город вернетесь, можете поинтересоваться, что я говорил на похоронах учителя Жемайтиса. Сотни людей слышали… Я тогда без обиняков сказал, что от террора ничего хорошего не жди. Он противен самой идее гуманизма и несет человечеству еще большие несчастья. С помощью террора никто еще не добивался благородной цели, я в этом свято убежден…