Альгирдас Поцюс - Заложники

Юной учительнице уступили горницу тоже из-за ребенка. А вдруг, если девочке помочь дома, она сможет одолеть несложную науку, которой обучают первоклассников? Что, если она просто опаздывает в своем развитии, с годами, может, все и выровняется?

Нельзя сказать, что молодая постоялица безразлично относилась к девочке. Она заботилась о первокласснице, но на ее учебу сначала смотрела как на забаву. И лишь позднее, уже в начале зимы, засиживаясь подолгу с малышкой за книгой, учительница заметила, что Тересе постепенно начинает улавливать связь между буквами. Сигита захотела испытать свои педагогические способности, сломать неведомую глухую стену, сделать все, чтобы ребенок не видел в буквах лишь черных криволапых жучков. И она настойчиво каждый день занималась с девочкой, не выпуская ее из своей комнаты по два часа. С трудом, с огромным трудом удавалось ей добиться успеха, пусть даже мало-мальского. Сколько сил пришлось затратить, пока наконец были прочитаны слова: «Мама мелет, а Симас пишет».

Барвайнис любил заходить в комнату учительницы, когда та сидела с его дочерью за столом. Шапку свою он все же стаскивал с головы и засовывал под мышку.

— И мне любопытно послушать, — говорил он и потихоньку устраивался у стенки.

Барвайнису нравилось наблюдать из своего угла за лицом учительницы, сосредоточенным, добрым, по которому иногда пробегала тень досады, которая тут же сменялась прощающей улыбкой. Голос девушки, такой мелодичный и спокойный, ласкал его слух. Казалось, она не дочери, а ему самому что-то объясняет, рассказывает негромко о том, чего не следует обязательно запоминать, нужно только слушать, как слушают журчание ручейка или трели соловья. В эти минуты хозяину нравилось разглядывать в комнате учительницы разные безделушки. С явным любопытством рассматривал он ее одежду — платье, висящее на спинке стула, жакетик на крючке, чулки, сохнущие возле печной дверцы. Барвайнис мысленно представлял, как они охватывают девичий стан, прикрывают плечи, касаются ее ног, и завидовал вещам, потому что им дозволена такая близость.

— Хватит, намаялись небось вы с ней, — прерывал Барвайнис учительницу, почувствовав прохладные нотки в ее голосе.

Поблагодарив, он уводил дочку на свою половину.

В то утро впервые навалило много снегу, все вокруг сияло такой белизной, точно земля и все на ней укрылось белой накрахмаленной простыней. Барвайнис расчистил тропинку до самого большака, чтобы учительнице и ее ученице не пришлось пробираться по сугробам. Остановившись в конце тропы, он оперся на лопату и долго провожал глазами две удаляющиеся фигуры: одну высокую — учительницы, которая шла твердой, изящной походкой, и другую маленькую — его дочери, семенящей рядом рысцой. Он смотрел им вслед, и в нем поднималось желание броситься вдогонку и пойти вместе по этому белому нетронутому снегу. Барвайнис даже лопату к стене поставил и сделал шаг вперед, но сдержался: ну, нагонит он их, а что дальше?! Пусть себе идут! Он же, охваченный безоблачным и светлым, как этот снег, чувством, лучше постоит у забора да порадуется всему, что видит в это ясное зимнее утро.

Дорога свернула за усадьбы. Сигита и маленькая Тересе скрылись из виду, смешались с группой школьников, а потом вместе со всеми были вынуждены сойти с дороги в снег, чтобы пропустить голубые «Жигули». Учительница успела разглядеть в машине лицо инспектора районо. На короткое мгновение взгляды их встретились.

Через час те же самые молодые глаза, пытливые и немного нахальные, следили с последней парты за каждым шагом учительницы Армонайте, за каждым взмахом ее руки и движением губ. Голос учительницы дрожал и мел дважды выскользнул из рук. Сигита злилась, что первой своей жертвой инспектор выбрал ее, совсем неопытного педагога-новичка. Перед самым звонком она успела забежать в свой класс и предупредить детей, чтобы они не волновались и смелее отвечали на ее вопросы.

Испуганные ребятишки со страхом смотрели на высокого дяденьку, который прежде всего обратил на себя внимание своим пестрым галстуком, и лишь потом они разглядели его лицо. Воцарилась мертвая тишина, инспектор со скрипом прошествовал между рядами в самый конец класса и уселся за пустой партой. Дети почувствовали себя неуютно под его сверлящим взглядом. Но больше всех разволновалась малышка Барвайнисов. Она не могла спокойно усидеть на месте, все время поворачивала голову в сторону инспектора и тихонько приговаривала: «Ах, Езус-Мария… Езус-Мария…» Учительница попыталась было успокоить девочку, но не смогла. Тогда Сигита перестала обращать внимание на свою подопечную и занялась остальными учениками. Тишину в классе время от времени нарушал шепот испуганной Тересе: «Ах, Езус-Мария…» Девочка, сидящая за ее спиной, подняла руку.

— Ируте, ты что-то хочешь сказать? — спросила учительница.

Девочка встала и звонким голосом отчеканила, как по катехизису:

— Учительница, а Тересе Барвайните поминает имя господа всуе!

Сигиту точно кипятком ошпарило. Какое-то время она растерянно молчала, а потом лишь рукой махнула:

— Сядь, пожалуйста!

Учительница продолжала урок, словно ничего и не случилось, вызывала к доске способных, а сама терзалась мыслью, что инспектор устроит ей нагоняй и, чего доброго, обвинит в религиозных предрассудках. Только незадолго до звонка она смогла побороть смятение и вполне прилично закончила урок.

Представитель районо конечно же слышал сказанное на уроке, только, видно, пропустил это мимо ушей, поскольку был увлечен самой учительницей. Во время обсуждения, которое состоялось в кабинете директора за чашкой кофе, инспектор, не скупясь на комплименты, больше всего распространялся о Сигите Армонайте, о ее особом педагогическом даре.

После этого визита голубые «Жигули» районо, несмотря на бездорожье, частенько останавливались возле двора санитара Барвайниса. Злой страж дома чуть не осип от лая, пока наконец не привык считать мужчину, вылезающего из сверкающей машины, почти своим.

Совсем иначе относился к гостю хозяин усадьбы Барвайнис. Будь его воля, он бы выкопал возле дома глубокие канавы, чтобы ни одна машина не подъехала. Особого уважения к инспектору районо он не испытывал и шапку свою снимать перед ним не собирался. Когда однажды расфуфыренный инспектор в пестром галстуке зашел к нему и пригласил выпить шампанского, ветеринар коротко бросил:

— Пейте сами! Обойдусь!

Видно, инспектор счел его тогда твердолобым и неотесанным. Ну и пусть, Барвайнису от этого ни жарко, ни холодно. Зато за молодой учительницей он наблюдал с тайной болью. Она же за это время заметно переменилась, стала забывчивой, рассеянной, и похоже, мысли ее все время витали где-то далеко от этого дома. Все реже девушка сажала рядом с собой маленькую Тересе. Учеба, с таким трудом сдвинувшаяся с мертвой точки, снова застыла на месте. Девчушка, которая успела привязаться к учительнице, в последнее время растерянно и непонимающе озиралась вокруг, видимо чувствуя себя брошенной на произвол судьбы.