Николай Коняев - Волгари

— Вон! — закричал государь. — Пошёл вон, блядин сын!

Ответ этот не нуждался в переводе. Сохраняя спокойствие, Газский митрополит трижды поклонился государю, поклонился Фёдору Ртищеву и думному дьяку Башмакову, присутствовавшим при разговоре, и с чувством собственного достоинства удалился.

Страшно, ой как страшно было Симеону Полоцкому, но восхищение Лигаридом всё равно было сильнее. Как достойно сумел поставить Газский митрополит невежественных москвичей на место!

И, заметив немое обожание, струящееся от монаха, улыбнулся Паисий Лигарид.

— Не бойся... — сказал он Полоцкому. — Всё будет, как мы и задумывали...

Алым от радостного смущения стало лицо Полоцкого. О, какое счастье служить истинно великим людям! Не важно, если и ошибся Газский митрополит. С ним и за него готов был пойти Симеон на любые лишения.

— Благослови, владыко! — припадая к его руке, прошептал он.

Но никаких жертв не потребовалось от Полоцкого. Всё произошло, как было задумано.

12 декабря в Благовещенской церкви Чудова монастыря зачитали Соборный приговор по делу Никона.

Государя не было, но зато были отставные патриархи и все митрополиты и епископы. Симон Вологодский пробовал отговориться от участия в этом подлом деле болезнью, но его принесли в церковь на носилках.

Греческий текст приговора прочитал эконом Антиохийского патриарха Иоанн, а русский — архиепископ Иларион.

Между прочим, в приговор было включено и обвинение Никона в гибели шурина Илариона.

— Низверг один, без Собора, Коломенского епископа Павла! И, рассвирепев, совлёк с него мантию и предал его тягчайшему наказанию и биению, от чего архиерею тому случилось быть как бы без разума, и никто не видел, как погиб бедный, зверями ли растерзан или впал в реку и утонул...

Иларион читал эти слова приговора, и голос его дрожал, а перед глазами стояло лицо Аввакума, попрекнувшего его предательством. Эти слова приговора и были ответом Аввакуму. Многое можно сделать, если ты в единении со всей Церковью, правду и справедливость можно защитить!

Как только был дочитан приговор, приезжие патриархи вскочили со своих седалищ и, бормоча на ходу молитвы, бросились к Никону. Начали срывать с него панагии, усыпанные бриллиантами, и клобук с вышитым на нём огромными жемчужинами крестом.

Из-за делёжки драгоценностей между Макарием и Паисием возник спор.

Печально смотрел на них Никон.

— Возьмите и мантию мою, бедные пришельцы! — сказал он. — Разделите на ваши нужды.

— Нет! — со вздохом ответил ему Макарий. — Мантию снимать с тебя великий государь не велел.

— Отчего не велел? — удивился Никон. — Это ваша добыча.

Без патриаршего клобука красноватое скуластое лицо Никона выглядело совсем по-мужицки. И не шла, не шла к нему богатая мантия, была она как будто с чужого, к примеру, того же Макария, плеча. Но не осмелился Макарий нарушить повеление великого государя.

Так, в дорогой мантии и простом клобуке, снятом с греческого монаха, и вывели патриарха Никона из церкви.

Садясь в сани, со всех сторон окружённые стрельцами, с трудом сдерживавшими толпу, Никон начал громко разговаривать сам с собою.

— Отчего всё это тебе приключилось, Никон? — спрашивал он. — Дурак ты, Никон. Не говорил бы правды боярам, а богатые обеды бы устраивал им, небось и сейчас тебе другой почёт был!

— Молчи, Никон! — кричал шагающий следом за санями архимандрит Сергий. — Не велено тебе говорить!

— Чего кричит он? — громко спросил Никон у своего эконома. — Скажи ему, если имеет власть, пусть силой зажмёт мне рот!

— Сергий! — крикнул эконом. — Слышал, чего святейший сказал?!

— Блядин ты сын! — заорал на эконома Сергий. — Как ты смеешь простого чернеца патриархом называть?!

— А сам чего кричишь?! — закричали из толпы на Сергия. — Ты ему, что ли, патриаршее имя давал?!

Зашумела толпа.

Пришлось свернуть от беды на Земский двор. Здесь и провёл эту ночь Никон.

Но наутро, когда должны были везти патриарха в Ферапонтов монастырь, ещё большая толпа собралась в Кремле, чтобы проводить хотя и своенравного, но своего настоящего патриарха.

Как и Аввакума минувшим летом, пришлось увозить его тайком.

В Ферапонтов монастырь увезли. Так и не удалось больше Никону побывать в своём Новом Иерусалиме. Только после кончины своей вернётся он в Воскресенский монастырь...

А в тот день, 5 декабря, прогнав Лигарида, долго ещё бушевал тишайший государь.

— Блядины сыны, а не учителя вселенские! — кричал он. — Как же так получилось-то? А? Как же так вышло, Феденька?! Ведь это ты мне и советовал насчёт учителей вселенских! Чего молчишь, словно воды в рот набрал?!

— А что мне говорить, свет-государь... — ответил Ртищев. — Моё дело, как говорится, телячье. Обосрался и стой... советовал, конечно. Думано-то было, как лучше сделать, как все церкви под твоей, великого государя, рукой собрать, а видишь, что вышло-то... Чего тут говорить будешь? Казни меня, неклюжего.

И так сокрушённо вздохнул, что не смог государь закричать. Как телёнок стоял сейчас Федя. Чего кричать на него?

— А ты что молчишь? — повернулся Алексей Михайлович к Башмакову. — Не приказывал я вызнать, настоящие ли патриархи?

— Да ведь как вызнаешь-то... — развёл руками думный дьяк. — Личность Макария известная ещё по прошлому приезду, а у Паисия мы подпись стребовали. Сличили потом с той, которая на грамоте патриархов. Сошлось... Он ведь и подписывал ту грамоту. А у людей патриарших чего выпытаешь? Почитай, все племянниками патриаршими записаны, каждый возами товары с собой везёт, торгуют везде, где ни придётся. Дядю, говорят, случайно в Шемахе встретили, больше ничего не ведают. Подозрительно, конечно, но ведь и прежде так же к нам патриархи ездили. Записано, архимандрит или архонт какой-нибудь, а сам по торговой части промышляет. И раньше дурили так, каб на провоз не тратиться...

Смотрел на Башмакова государь и не видел думного дьяка. Мгла стояла в глазах. Вчера верховые нищие [14] Нищие, живущие в царском дворце. опять говорили, что слух ходит, будто конец света наступает. Может, и правду говорят? Нетто не конец света, если кругом среди митрополитов и патриархов одни мошенники? И у него в России тоже иезуиты кругом. На Печатный двор чернокнижник этот, Арсен, пробравшись был... Господи! Что же делать-то?

— А что делать-то? — снова по-телячьи вздохнул Ртищев. — Нечего делать, государь. Сволочь этот Лигаридий, конечно, а только куда ни погляди, надо поступить так, как он говорит. Не столько уж и денег турки возьмут, чтобы назад патриархами Макария с Паисием поставить. Всё дешевле выйдет, чем заново патриархов созывать. Да и не совсем уж самозванцы патриархи-то наши. Так, маленько только надули, и всё!