Валентин Иванов - Повести древних лет

— Тебе оставляю все. Все и всех. Прими.

— Приму.

— Не разумом, сердцем прими. Не по клятве, возьми по любви.

— Возьму, — шепнул брат брату.

Вслед за Доброгой и Одинцом другие совершали священный и чтимый обряд побратимства. И парами, как Доброга с Одинцом, и по четверо вытягивали наперекрест руки над общей ямкой. Ватага слеплялась братской кровью и скреплялась торжественной клятвой.

Ямку засыпали и обратно уложили дерн. Сверху полили сладкой водой, чтобы поскорее срослись травяные корешки, кругом поставили оградку из живых ивовых черенков.

Оводы, пауты, слепни и хищная строка нестерпимо резали звериную шкуру. Мошка-гнус жгла губы, глаза и нежное вымя оленух. От муки мученической олени забежали в реки, и речные воды охладели. Поднялись толстые ночные и знобкие утренние туманы. Мошка ослабела, комар отяжелел, спрятались слепни-оводы. День укоротился.

Окрепли свечи на сосновых ветках, хвоя потемнела. На Черный лес нашла Дрема. Лесная птица молча кормилась на зрелых богатых ягодниках Птенцы заматерели, равняются со старыми. Озерная и морская птица оторвалась от гнездовий, рыскала повсюду, жировала и сбивалась в стаи. Волчьи выводки учились выть вечерними зорями.

С Ваги, от Доброгиной заимки, с вестями от братьев-повольников прибежала расшива:

«На новом огнище не пропали хлебные семена. Из трубки выкинули сильный колос, и сильно наливает зерно. Быть урожаю, а нам быть с хлебушком».

«Те товарищи, кто ходил вверх по реке от заимки, вернулись живы и здоровы. Они добрались до истока реки. Там, в озерах и болотах, среди сильных бобровых гонов, зачинается река. Там живет дикая весь. Весины с повольниками драться не дрались, но и дружбу не завязали. Повольники не стали ломать весинов и спустились назад по реке, а на реке весинов нет. Идя обратно, на хороших местах ставили избушки для охотничьих зимовок. Пушного зверя много».

«По зимнему первопутку пошлют в Город обоз. С ним приказчик боярина Ставра повезет все, что дадут в счет долга. Обозу накажут вернуться назад до весны».

Вестники привезли гостинец — сладкого лесного темного меда в липовых долбленках.

Ватажники поспешили собрать все пушные меха, которые выменяли у биарминов и сами добыли. И скорее погнали назад посыльные расшивы с тремя строгими наказами:

«Чтобы обозные в Новгороде повестили весь народ: шли бы охочие люди на новые богатые земли, на свободные широкие реки. Шли бы смело люди всякого рода и племени, кто живет дедовским обычаем и по. Новгородской Правде».

«Зимнему обозу привезти побольше железа. Железо брать сырое, в крицах, а не в изделиях. Все нужное из железа сделаем сами».

«Самим же посыльным вместе с расшивами на Доброгиной заимке не застревать, а возвращаться поскорее, чтобы не попасть в ледостав. И здесь богатые ловли, и здесь не хватает рук».

Вверх по Двине пошли обе расшивы, высоко груженные пышным «мягким золотом». Они повезли еще один груз, самый дорогой, хотя гребцам не прибавилось работы: поясные поклоны друзьям-товарищам, а родным — земно-любовные:

Поминая Радока, плакали Заренка и Сувор. Еще горше Заренка плакала, вымаливая теплое родительское прощение девичьего самовольства. А вытерев слезы, она просила передать отцу и матери, что их дочь счастлива с нечаянным и негаданным мужем, с ватажным старостой Доброгой, и не желает себе никакого иного счастья…

И Доброга не желает другого счастья. Если бы человек мог заставить реки течь назад и сумел сам жить сначала, Доброга своей волей выбрал бы и повольничью жизнь и Заренку. Но в его сердце нет легкой радости.

Где только не кропили храбрые новгородские охотники-повольники густой алой кровушкой лесные мхи и речные пески! Ничуть не страшно ложиться для вечного сна, но горько, мучительно-тягостно расставаться с любимой. И Доброга борол свою болезнь, как никогда не борол никакого недруга.

Тшудд, отец Суворовой жены Бэвы, заметил, что хиреет его сердечный друг Доброга, и призвал на помощь биарминовских колдунов-кудесников. Вскоре под вечер на большой кожаной лодье приехало сразу четверо.

Первый, самый молодой, молча два раза обежал пустое место на берегу Двины перед острожком и ватажником.

Другой вылез на берег и вместе с первым три раза то же место окружил ногами. Высадился третий, старый. Они проделали втроем тот же обряд, но не бежали, а шли шагом. И на ходу они носами шумно вынюхивали Зло и отпугивали его руками.

Покончив со своим делом, три колдуна вытащили из лодьи четвертого — старого старика, ветхого старца. У него было сухое тело, на плечах еле держалась большая, как котел, голова с голым черепом. От старости на бороде росло считанных три волоса. Колдуны подтащили старца к острожку под руки, всех повольников поставили ниткой и велели не сходить с места, а Доброге приказали идти за собой.

Колдуны останавливались перед каждым повольником и поднимали за подбородок бессильную тяжелую голову старца. Древний кудесник всматривался в человека:

— …а не этот ли самый по вражде, по черной зависти или просто от злобы дурного, гнилого сердца навел порчу на Доброгу?

У старца были блестящие, черные, совсем молодые глаза в морщинистых, как кора, веках. В них, как уголек в золе, теплился красный огонь. Посмотрит, хлопнет темными веками: нет, не этот! — и дернется: дальше ведите.

Кудесник чуть задержался перед Одинцом, а добравшись до Заренки, совсем остановился. Он долго-долго вглядывался в женские глаза, будто нашел в них что-то, а что нашел — не понимал. Спросил:

— Женщина чья?

— Доброгина.

Кудесник уронил голову: не та… Так и не нашлось среди повольников Доброгина врага.

Пока кудесники смотрели повольников, начало смеркаться. Они взяли старосту на близкий морской берег, а остальным повольникам велели стать поодаль.

Кудесники положили Доброгу ничком на одеяло, сшитое из белых с голубой подпушью песцов, и обвели вокруг старосты костяными копьями четверной круг, которым его заперли от лихой силы. А между морем и Доброгой набросали горку сухого мха.

Чтобы зажечь костер, кудесники не стали высекать искру огнивом, которое биармины уже заимствовали у новгородцев, и не воспользовались угольками. Они добыли живого огня от липового полена лучком из твердого соснового корневища.

За делом на морской берег насела черная густая ночь. Кудесники запалили моховой костер и набросали на него наговоренной морской травы. В огне затрещало. Запрыгали синие, желтые, красные звездочки.

Младший кудесник залез в сшитую нерпичью шкуру, а на шею нацепил ожерелье из восьми моржовых зубов. Невиданные зубы, каждый длиной в руку от плеча и до конца пальцев! Еще младший кудесник навертел на себя побрякушек и бубенцов из рыбьих черепов и побежал к морю.