Пьер Леметр - Горизонт в огне [litres]

– Нет, Мадлен, я не подопытный кролик! Вы не можете этого от меня требовать!

– Но это совершенно безопасно!

– Откуда вы знаете?

– Аптекарь же сделал!

– Этот ваш немец? Ну спасибо! И к тому же еврей.

– Не вижу связи.

– Я им не доверяю.

– Вас просит Поль. Он каждый день массирует себе этим кремом ноги и не умер!

– Пока не умер, хотите сказать!

– Ох…

Леонс извинилась. Ладно, что надо делать? Мадлен не могла честно сказать ей, что проверить предстоит в основном, не появятся ли прыщи, гнойнички, нарывы, воспаления и так далее.

– Массируете себе ноги, пока крем не впитается. Один день из горшочка с белой крышкой, другой день – с серой. И скажете мне, какой вам больше понравится.

– Хорошо.

Участие приняли все – Поль, Влади, Бродски, Дюпре, Мадлен. Но тестирование контролировалось не полностью. Бродски был уверен, что крем этот – как мертвому припарка, поэтому ничего не делал. Дюпре постоянно забывал, но каждый раз, когда его спрашивали, говорил, что все хорошо, Мадлен воздерживалась, потому что боялась аллергии: у меня слишком чувствительная кожа, она ничего не переносит. Что же до Леонс, та придумала, что было абсолютно в ее духе, делать Роберу «самый-самый возбуждающий массаж», уверенная, что ноги можно заменить на любую другую часть тела, лишь бы крем хорошо впитался. Чайное масло выиграло у березы – пятеро проголосовали за, один против, полновесная, но относительная победа, потому что на самом деле только Поль с Влади серьезно отнеслись к этой игре, молодая полька решительно мазалась с ног до головы, и за ней шлейфом тянулся устойчивый запах масла чайного дерева («Ach, uwielbiam zapach tego kremu!» [39] Ах, мне нравится запах этого крема! (польск.) ), это смешило Мадлен. Отношения, которые она поддерживала с молодой полькой, очень изменились. Она нанимала ее против своей воли, вынужденно, но так никогда и не полюбила. Поэтому тремя неделями ранее она первая удивилась своей реакции на то, что случилось в молочном магазине у Вале.

Фернан Вале, молочник с улицы Минье, человек невыдающегося ума, говорил уверенно и громогласно, потому что ему нравилось выказывать характер. Однажды утром он решил больше не обслуживать Влади:

– Мы тут пшекам больше не отпускаем! Пусть проваливают к себе в Польшу, у французов работы нет!

Влади смутилась и пошла за покупками в другое место. Мадлен об этом узнала и попросила объяснений. Молодая женщина покраснела, потому что чувствовала себя виноватой за то, что родилась полькой. Мадлен стала настаивать.

– Nie mogę już tam chodzić. Nie chcą mnie obsługiwać [40] Я больше туда ходить не могу. Они не хотят меня обслуживать (польск.). .

Было не очень понятно. Мадлен схватила Влади, хозяйственную сумку и заявилась в молочную лавку, где, как обычно, разглагольствовал Фернан Вале.

– Да! – заорал он в ярости. – Здесь французское заведение! Тут обслуживают только французов!

Говоря это, он брал в свидетели многочисленных в это время клиентов, он хотел убедиться в обоснованности своей позиции. Все согласились. Вале скрестил руки на груди и уставился на Мадлен.

Она так никогда и не поняла, как она все учуяла. Может, по тому, как покраснела Влади. Может, из-за хамского поведения продавца…

– А не потому ли, что она отказалась с вами спать?

Клиенты возмущенно охнули, но, поскольку там собрались в основном женщины, матери семейств и служанки, их возглас относился скорее к молочнику, который что-то забормотал, глядя исключительно на молодую женщину, а та уставилась в пол и поджала губы. Как и почти все, услышав как-то, что Влади не из пугливых, он и правда вбил себе в голову воспользоваться ее благосклонностью и постоянно ей надоедал. Но Влади не всех привечала. И Вале, не вошедший в число счастливчиков, разобиделся…

Мадлен пообещала ему, что закатит такой скандал – весь район узнает, и преспокойно задала несколько вопросов. В курсе ли госпожа Вале? А что, теперь надо спать с молочником, чтобы купить сыра? Быть может, в этот округ Парижа вернули право первой ночи? Если бы Влади была француженкой, Вале все равно бы ее выгнал? И кстати, он бы ей такие же намеки делал?

Она спрашивала, а покупательницы из женской солидарности постепенно покидали магазин. Вале, оскорбленному, но проигравшему, пришлось отпустить кусок сыра и полфунта масла, а Мадлен внимательно проследила, чтобы он их не обвесил и не обсчитал.

В мастерских все было готово к действию. Приглашенные теперь не принадлежали к числу энтузиастов-поклонников с вечеринки, которая состоялась в январе прошлого года в «Клозери де Лила», лица были сплошь серьезные, суровые, «здравствуйте» едва слетало с губ, руки пожимали с неохотой. Чиновники низшего ранга, которым, вероятно, дали определенные инструкции, отклонили приглашение остаться на фуршет. Промышленники «Французского Возрождения» рассматривали стоящий в глубине ангара стол с угощениями от «Потель и Шабо», белые скатерти, ведерки для шампанского и, казалось, прикидывали цену тарелок с птифурами и жалованье официантов. Саккетти вел себя отстраненно, но при этом как дипломат, то есть открыто, со сдержанной теплотой, по-флорентийски. А представители прессы уже заранее угощались, тут были все до одного репортеры и фотографы.

Пригласили весь коллектив мастерских. От него тоже осталась лишь тень того, что присутствовал на торжественном открытии. Он оказался столь немногочисленным, что для создания толпы велели прийти сотрудникам охраны и уборщикам. Стоя возле «девушки сверху», как он называл уборщицу, ответственную за кабинеты, которую он при каждой возможности хватал за задницу, Робер держался прямо, как солдат. Он уже сходил к официантам и договорился о двух бутылках шампанского якобы для обслуги, но на самом деле рассчитывал их унести с собой, чтобы распить вместе с Леонс. Он также стащил и спрятал в свой шкафчик в раздевалке коробку птифуров.

На стальной платформе, установленной на рельсы в занимающей треть мастерской зоне, находилась уменьшенная модель реактора. Фотографам разрешили пройти за ограничивающие доступ в это пространство цепочки, чтобы сфотографировать ее вблизи. Круглый предмет из светлого, как алюминий, и блестящего сплава напоминал лежащую на боку большую кастрюлю без дна.

Жубер волновался, но это было незаметно. Он ограничился парой слов. В любом случае никто бы ничего не понял, даже если бы он говорил многословно.

– Господа, этот реактивный двигатель представляет собой уменьшенную модель того, которым мы вскоре оборудуем самолет-истребитель, что сделает его способным достигать скорости, в три раза превышающей нынешнюю. Он снабжен компр… – он хохотнул, – но что же я вам надоедаю всем этим! Скажу только, что мы собираемся продемонстрировать грозную мощь турбореактивного двигателя. А теперь наш коллектив… – он сделал широкий жест, – будет счастлив сообщить вам все необходимые подробности.